Новая коммуникационная кампания Transparency International — Ukraine бьет по больному месту украинцев — по привычке к коррупции, по тому, что взятка здесь банальна и повсеместна. Без преодоления привычки граждан к «простому» способу получить то, за что ими уже заплачены налоги, никакая борьба с коррупцией в принципе невозможна.
Об этом — статья, написанная для этой кампании.
[Колонка опубликована на LIGA.net]
Появление романа Яна Валетова «1917» именно сейчас, через сто лет после гибели и российской монархии, и пытавшейся обустроиться на ее руинах первой российской демократии, удивительно для меня только одним обстоятельством — мне непонятно, почему этот проект выглядит на полках книжных магазинов так одиноко и изолированно. По-моему, беллетристика на тему событий 1917 года, написанная добросовестно и с хорошим знанием исторического материала, должна сейчас насчитываться десятками названий.
Должна — но не насчитываются. Исторические труды есть, специальные и популярные. Мемуары современников есть. Публикации архивных материалов есть. А в разделе «современная художественная литература» — почти пусто.
И это тем более поразительно, что основополагающая идея романа Валетова подчеркнуто проста: автор взялся расшатать укоренившиеся за время советской власти идеологические мифы и показать события 1917 года такими, какими они предстают после знакомства с историческими источниками, а не только с тенденциозным «Кратким курсом истории ВКП(б)» и фильмом Михаила Ромма «Ленин в Октябре». Что может быть проще-то?
Жизнь, однако, показала, что «миссия» эта почти невыполнима.
Александр Солженицын со свойственным ему эпическим замахом пытался выполнить ее «Красным Колесом», но результат его трудов оказался в равной степени неполным (задуманная эпопея не была завершена даже наполовину) и сокрушительным (автор намеревался одним текстом взять слишком много крупных художественных, публицистических и исторических проблем, но, на мой взгляд, органично свести это воедино у него так и не получилось).
К счастью (и, но уже по другим причинам, к сожалению) Ян Валетов совершенно не Солженицын, и хотя роман «1917» внушителен по объему, для его прочтения от первой страницы до справочного раздела читателю не обязательно на полгода умирать для всей прочей обитаемой вселенной. Кроме того, хотя роман Валетова, как и «Красное колесо», это «книга с миссией», но при этом автор не позволяет себе этой миссией совершенно увлечься.
А увлечься было легко. Любой пишущий об истории тех лет знает, какое неимоверное в ней было количество персонажей и событий, не упомянуть о которых, если ты о них знаешь, кажется немыслимым. Но если этому соблазну поддаться, то книгу не удастся закончить никогда — или она окажется, мягко говоря, нечитабельна. И в том, и в другом случае, авторская «миссия» будет провалена. Поэтому нет смысла допрашивать Валетова о том, почему он не уделил в романе достойного внимания скандальному делу полковника Мясоедова или почему он не раскрыл выдающуюся роль бывшего обер-прокурора Священного Синода Владимира Львова в окончательном разрыве между Керенским и Корниловым — это, безусловно, важные эпизоды, и каждый из них достоин своего отдельного романа. Но по сравнению с этими романами у «1917» есть одно генеральное преимущество: он написан, издан и уже поэтому свою «миссию» способен выполнять.
Так вот: одной из важнейших тем романа «1917» стала тема благого либерального намерения, которое его носители оказываются не в состоянии воплотить в жизнь.
Первый состав Временного правительства. Март 1917 года
В феврале 1917 года Временное правительство, составленное в основном из более-менее либерально настроенных депутатов Государственной Думы, внезапно получило возможность воплотить в реальность все требования, которые выдвигались прогрессивными силами Российской империи: создание «правительства народного доверия», проведение демократически созданного Учредительного собрания для определения конституционного облика новой России, отмена монархических привилегий императорской семьи, новое избирательное право, пересоздание правосудия и местного самоуправления, свободы совести, собраний и слова — и так далее. Политические, экономические, гуманитарные, национальные и прочие идеалы давно были выработаны, внесены в программы партий, многократно обсуждены и согласованы. Казалось, для их воплощения все готово — оставалось только взять и сделать.
И именно здесь крылась закавыка: новое правительство России знало, что делать, но совершенно не знало — как. Его практическая некомпетеность вылилась в несколько пламенных деклараций, за которыми последовали столь же выразительная неспособность справиться с нахально перехватившим «революционную инициативу» Петросоветом (тогда еще во главе с меньшевиками), в затягивании (по причине продолжения разорительной войны) давно востребованных реформ и в неспособности противостоять энергичному эгоцентризму Керенского, который привел к потере его поддержки Ставкой после «корниловского мятежа» и широко открыл двери для большевистского переворота. Недееспособность Временного правительства привела к первому правительственному кризису уже в мае, всего через пару месяцев после его формирования, но исправить дело министерскими перестановками так и не удалось до самого конца.
В романе Валетова эта тема раскрыта «от противного», через образ центрального персонажа — промышленника Михаила Терещенко, сначала министра финансов, а затем министра иностранных дел Временного правительства. Терещенко был в правительстве одним из немногих деятелей, которые были способны по-настоящему компетентно формулировать и решать сложнейшие проблемы, которые вставали перед страной.
Но усилий этих «немногих» оказалось тогда, в 1917 году, совершенно недостаточно. Поэтому горькие романные монологи, которые постаревший Терещенко произносит в эмиграции, значительно больше сосредоточены не на результате (которого добиться не удалось), а на намерении.
Терещенко говорит о несбывшемся, о гибели либеральной иллюзии, которую, как оказалось, нужно было не только лелеять в мечтах, но и воплощать в законах и трудных решениях, оплачивать реформы чужими кредитными деньгами и своим добрым именем и отвечать с совсем нелиберальной жесткостью на заговоры бывших «соратников по революционной борьбе».
Потому что иначе все придет к тому, что произошло в действительности: к ежедневным расстрелам во дворе ЧК, изгнанию философов и массовой эмиграции, репрессиям, к колоссальному интеллектуальному и духовному опустошению страны и цивилизационному провалу, последствия которого мы ощущаем на себе даже сто лет спустя.
Последствия, которые мы рискуем передать и следующему поколению — если будем с той же отвратительной цикличностью воспроизводить практическую реформаторскую несостоятельность Временного правительства.
В сущности, именно поэтому роман Валетова и его «миссия» настолько актуальны.
Не потому, что вековой юбилей. А потому, что за эти сто лет люди и власть слишком мало изменились.
В судьбоносном и великом (я почти не шучу) британском сериале «Да, господин министр» («Yes, Minister») были раскрыты многие тайны и кое-какие хитрости государственной бюрократии. Среди них был и «метод пяти этапов», который позволяет оттянуть или совершенно исключить проведение реформ, которые госслужащим, скажем так, неприятны.
Этап 1. В ответ на любую инициативу можно сказать, что правительство только-только приступило к работе, должно покрепче взять бразды и поэтому у него сейчас слишком много по-настоящему важных дел.
Этап 2. Если это не сработает, можно усомниться, правильный ли выбран путь и способ решения проблемы. Некоторые особо увлеченные садисты требуют подробно и, главное, убедительно все для них обосновать.
Этап 3. Если это не сработает, можно перевести разговор с того, КАК надо действовать, на то, КОГДА надо действовать: «вы же понимаете, что по целому ряду серьезных причин сейчас для этого очень неудобный момент».
Этап 4. Если и это не сработает, можно сказать, что для реализации планов есть серьезные трудности политического, административного, экономического и/или законодательного характера (последние — это вообще ад, потому что их можно преодолевать до бесконечности).
Этап 5. Наконец, можно сказать, что поскольку предыдущие этапы отняли столько времени, пришло время подготовки к следующим выборам, а значит, к сожалению, мы уже вряд ли успеем провести данное решение в жизнь в этой каденции.
Не знаю, как вы, а я регулярно наблюдаю исполнение этой репризы самыми разными нашими чиновниками и депутатами. Они даже придумали кое-какие оригинальные дополнения и вариации. Но канва, что характерно, остается фундаментально неизменной.
Фото — EPA
(Колонка впервые опубликована на LIGA.net)
«Не отвечай глупому по глупости его, чтоб и
тебе не сделаться подобным ему.
Но отвечай глупому по глупости его, чтоб он
не стал мудрецом в глазах своих.»
Притчи 26, 5-6
Таким эпиграфом Джордж Оруэлл начал книгу «Памяти Каталонии», свои воспоминания о гражданской войне в Испании.
Афоризм выглядит простым и очевидным, но это иллюзия. Простые уроки вообще выучиваются труднее, потому что они лишь выглядят простыми. Новые поколения легко перенимают у родителей формулировки, но часто не понимают, какой тяжелый опыт за ними скрывается. И тогда этот опыт им приходится приобретать самим. Заново.
Благополучным детям кажется, что добиться желаемого очень легко: нужно захотеть, громко потребовать — и мороженое как по волшебству оказывается в руках. Но по мере взросления человек к праву желать что-то получает еще и ответственность за исполнение своих желаний, а попутно осознает, что волшебство с мороженым не происходит само, что его кто-то должен осуществить, и что за мороженое должно быть чем-то заплачено, а до этого мороженое должно быть кем-то произведено и деньги на его покупку кем-то заработаны.
В переходном возрасте, когда человек из ребенка постепенно становится взрослым, осознание этих «новых правил» часто вызывают острый внутренний протест, нежелание принимать их, попытку жить так, как привык, чтобы желания привычно сбывались и никто не смел этого священного права оспорить. Попытку протеста, которая всегда заканчивается горькой, но закономерной неудачей. Именно так выглядит настоящее взросление.
Судя по событиям вокруг референдума о независимости Каталонии, демократия в Испании как раз входит в такой болезненный и конфликтный переходный возраст. Через сорок лет после того, как диктатура Франко ушла в историю и в стране началось восстановление демократических принципов общественного устройства, очередное испытание ясно показало, что период зрелости этого социального организма еще впереди, что достигаться эта зрелость будет прохождением через тяжелые кризисы, и что эти испытания ни для кого не окажутся пустой формальностью.
Конфликт между «непослушной» Каталонией и «дисциплинирующей» метрополией только на первый взгляд выглядит трениями между «подростком» и «взрослым» — пока что стороны, на мой взгляд, демонстрируют примерно равную степень инфантильности. В полном соответствии с приведенной выше цитатой из «Притч», они уподобляются друг другу в масштабах совершаемых глупостей, и каждый из них находит обоснование своим ошибкам в ошибках другого.
Стремление Каталонии к независимости не является новостью уже много столетий; умный и зрелый политик в Мадриде просто обязан этот региональный фактор учитывать (даже использовать в интересах своей политики, если необходимо). И не просто учитывать, а держать ситуацию под контролем, не выпускать ее из допустимого (с его точки зрения) политического коридора и не провоцировать ее эскалацию. Премьер-министр Испании Мариано Рахой с этой задачей откровенно не справился — попытка остановить массовый общественный плебисцит полицейским насилием не оставляет в этом сомнений. Это было решение не компетентного политика, а истерика с авторитарными замашками, который своими действиями усилил напряженность, вместо того, чтобы ее снизить.
С другой стороны, власти Каталонии вели себя еще более инфантильно и необъяснимо, демонстрируя полную аналогию с психологией подростка, застрявшего в переходном возрасте. Такое впечатление, что независимость представлялась им тем самым мороженым, которое они обязаны получить с помощью волшебства со взрослым названием «референдум». При этом, как было ясно из высказываний и поступков главы правительства Каталонии Карлеса Пучдемона, никакого плана дальнейших действий и никакого серьезного юридического фундамента для самого референдума они не создавали — как будто декларация о независимости сама собой могла бы урегулировать все проблемы разделения компетенций, обязательств, имущественных споров и международных соглашений.
Если рассматривать референдум не как волшебную палочку, а как необходимый этап на пути к получению регионом независимости, необходимо было начинать не с самого референдума, а с создания гарантий, что его результаты будут признаны легальными всеми заинтересованными сторонами, включая Мадрид, Евросоюз и ООН. Цивилизованный развод — это когда супруги тем или иным способом, сами или через посредников, договариваются о соблюдении интересов друг друга. Все прочие варианты в условиях правового государства — дикость и анахронизм. Нельзя выгнать партнера из бизнеса, просто конфисковав его долю в свою пользу — он подаст на тебя в суд и выиграет. Нельзя развестись, не разделив при этом совместно нажитое имущество. И точно так же нельзя объявить о своей независимости в односторонним порядке, не урегулировав возникающие при этом многочисленные проблемы.
Однако именно это попытались сделать власти Каталонии — они устроили форменный подростковый бунт, локальный взрыв социального адреналина, который мог закончиться прочитанной детским фальцетом декларацией о независимости и более ничем, потому что хоть сколько-нибудь приемлемый механизм «развода», цивилизованного урегулирования, не был не то что согласован, но даже не был предложен.
Такой незрелости обеих сторон можно было бы удивляться, если бы мы не наблюдали совершенно такой же щенячий подход в сюжете с Brexit. При том, что Великобританию уж точно невозможно обвинить в незрелости демократических институтов, тамошняя клиническая картина удивительно похожа на каталонскую историю: на плебисцит выносится вопрос, для практического решения которого, как затем выясняется, совершенно не ничего не готово, как будто воли избирателей будет самой по себе достаточно для решения проблемы. Но выявленная воля народа — это не конец истории, а лишь начало ее воплощения. Для каждого утвержденного проекта необходим осуществимый план его реализации, иначе он навсегда останется лишь в чертежах.
Трудно отделаться от ощущения, что эксцессы, подобные Brexit или каталонскому плебисциту, стали результатом общей деградации демократической среды. Снизился не только уровень требований к способности избирателя принимать компетентные решения, пострадала и способность государственных институтов адекватно оценивать ситуацию и соизмерять формальные декларации с возможностями реализовать их на практике. Власть и электорат в очередной раз слились на недопустимо низком уровне некомпетентности.
Глупцы отвечают глупцам по глупости их и становятся подобными им.
Конечно, рано или поздно мир это переживет, осмыслит и выработает что-нибудь вроде иммунитета. Жаль, что это взросление не будет легким — оно никогда легким не бывает. Мы в Украине имеем возможность осознать это с удивительной наглядностью.
…Восемь десятилетий назад Оруэлл покидал Каталонию с горьким осознанием того, что республиканские «прогрессивные силы», которым он прежде сочувствовал, с жуткой неуклонностью стали перенимать характерные черты своих ярых политических врагов. Примерно то же самое впоследствии описал Хэмингуэй в романе «Прощай, оружие» — одним из самых сильных по гуманистическому накалу эпизодов там была глава, в которой партизаны-республиканцы, захватив городок, с упоением и садизмом уничтожают в нем «фашистских пособников».
Оруэлл воплотил свой трудный опыт в «Ферме животных» и «1984». Помимо всего прочего, это были книги о лекарстве, которое при бездумном и формальном применении легко превращается в смертельную отраву. То же самое можно сказать о демократических инструментах, которые легко превращаются в карго-культ (а потом и просто в культ), если отделить их от здравого смысла и жизненного опыта.
Кстати, именем Оруэлла названа одна из площадей в Барселоне. Спускаясь по Рамбле к морю, нужно повернуть от музея Арпи налево на улицу Эскудельеров, и через несколько минут неспешной ходьбы можно выйти на небольшой пешеходный треугольник со столиками кафе и здоровенной сюрреалистической скульптурой Леандро Кристофоля посредине.
Я совершенно уверен, что приду на эту площадь через несколько лет, после третьего референдума о независимости Каталонии. Вероятнее всего, успешного, и значительно более плодотворного, чем первый и второй.
Если, конечно, уроки будут усвоены.
Впрочем, за Каталонию я в этом смысле переживаю гораздо меньше, чем за Украину.
Взрывы складов боеприпасов — очередное напоминание о войне тем, кто не хочет (или не способен) о ней помнить. Такое же напоминание, как и теракты против ключевых офицеров разведки, в том числе в центре Киева. Такое же напоминание, как и похищения людей и прямые политические репрессии в аннексированном Крыму. Такое же напоминание, как появляющиеся в сети имена погибших на востоке и ставшие обычным делом звонки из редакции в пресс-службу АТО. Или как черные стенды с портретами погибших земляков в Николаеве. Или как ребята, которые после ротации приезжают домой из Марьинки и Авдеевки с ясным пониманием, что ничего еще не кончилось — ни для них, ни для страны, — и это слышно в каждом их слове.
Обыватель, который старается всего этого не замечать, пусть и дальше не замечает — мир у него маленький, оборудованный и нагретый обычно для него одного, а от того, что происходит снаружи, он намеренно отгородился. Ему откровенно все равно. Он хочет только стабильности, и только для себя. «Это не моя война», говорит он, и это правда, потому что это не его страна, а все остальное из этого следует. Ну, пусть.
А вот тем, кто продолжает и во время войны воровать, надеясь, что война все спишет, как раньше все списывал мир, кто в междусобойчиках со смехом называет коррупцию становым хребтом демократии, кто саботирует судебную и другие реформы (ссылаясь при этом, кстати, именно на войну), кто весело контрабасит лес, сигареты и бурштын, кто выставляет напоказ неизвестно как заработанные миллионы, наверняка зная, что ему за это ничего не будет, — так вот, таким мне хочется намекнуть, что сейчас линия фронта лежит к ним гораздо ближе, чем они думают. И что выходя из лексуса на Садовой или сидя в кафе на бульваре Тараса Шевченко, они неслабо рискуют получить большой привет через эту линию.
Все еще не понимаете? Я объясню. Вы думаете, что крадете у страны только деньги, но на самом деле вы в колоссальных объемах прогаживаете ее время и перспективы. Каждый раз, когда депутаты или чиновники откладывают решение важного для страны вопроса (неважными они ведь там не занимаются, вроде бы) всего лишь на один час, чтобы успеть быстренько «обналичить инсайд», они тем самым воруют у граждан Украины сорок миллионов человеко-часов. Один потерянный час страны — это 4500 человеко-лет несбывшегося будущего. Это много. Граждане (которые не обыватели) это чувствуют довольно остро, и они не согласны оставлять это без последствий.
И я вам гарантирую, что последствия будут. Даже если допустить, как вы настаиваете, что воры сами по себе, а власть сама по себе, прошедшие после Майдана три года доказали, что власть наказать коррупцию не хочет или не может (пусть она сама выберет, что для нее почетнее — соучастие или импотентность). Это значит, что общественный договор властью давно нарушен, и вместо него теперь действует общественное перемирие. И предсказать, как и почему оно закончится, не может никто. Возможно, достаточно будет одного пожара в детском лагере, чтобы это перемирие закончилось. Или неаккуратного повышения коммунальных тарифов. Или ДТП со смертельным исходом по вине какого-нибудь обожравшегося безнаказанностью мажора. Или ЕСПЧ по формальным основаниям примет решение в пользу Януковича из-за того, что прокуратура не сможет вовремя предоставить корректно оформленные документы. Или взорвется следующий склад боеприпасов, чтобы уж совсем наглядно стало, насколько эффективны меры по предотвращению диверсий.
Агрессию России нельзя остановить, не карая здешнюю коррупцию и некомпетентность. Невозможно жрать крысиный яд и сохранять цветущий вид. Сохранение безнаказанности для высокопоставленного ворья — это предательство, и оно все равно будет наказано, по закону или в обход него.
Потому что, напомню снова, идет война, которая ничего и никому не спишет. И законы ее времени, военного времени, совершенно не обязательно вводить в действие решением президента, правительства или парламента. Эти законы вполне могут ввести себя в действие сами.
Вы сами прикармливаете своих «черных лебедей», своей некомпетентностью и неспособностью делать настоящее дело. Эти «лебеди» уже здесь. Совсем близко. Целая стая.
И боже вас упаси спугнуть их неосторожным движением.
Фото: Юрий Дьячишин (AFP)
(Колонка впервые опубликована на LIGA.net)
Всего пару недель назад политизированной украинский публике все было ясно и понятно.
Государство легко и больно задавит не пользующегося серьезной поддержкой Михаила Саакашвили. Смешно даже сравнивать львиную мощь государственного аппарата и мелкую занозу, застрявшую в львиной, извините, филейной части. Ресурсы и возможности сторон в этом «конфликте» несопоставимы. Шансов на успех в таком противостоянии у Саакашвили нет никаких, поэтому в Украину он не въедет. Командовать парадом ему никто не позволит.
На таких совершенно неопровержимых основаниях украинская политика въехала в 10 сентября, а Михаил Саакашвили — в Украину.
Не сработал ни один простой сценарий — ни тот, что был запущен из редутов президента Порошенко, ни тот, что предполагался Саакашвили и его сторонниками.
Есть смысл кратенько сформулировать мое отношение к политикам вообще.
Для меня, как для гражданина, политик — это доступный ресурс, которым я могу пользоваться или нет по своему желанию. Могу выбирать, могу игнорировать. Если политик уже во власти, он становится ресурсом, с которого не просто правомерно, а совершенно необходимо требовать результат его работы. Если результат меня не устраивает, я его больше не выберу. Он после избрания — мой наемный работник и обязан оправдывать мое доверие. До избрания он просто свободный ресурс, который я могу иметь в виду на будущее, если вообще увижу в этом смысл.
В демократических странах такой подход на больших массах избирателей воплощается во временный общественный компромисс, который почему-то принято называть консенсусом. Выбор большинства может лично меня не устраивать, но я его принимаю, поскольку уважаю волеизъявление всех прочих граждан точно так же, как они уважают мое собственное. При этом даже политик, за которого я не голосовал, все равно передо мной ответственен по результатам его работы.
Они для меня не вожди, они не думают за меня и они не «знают лучше». Они должны давать результат, и если они его не дают, я совершенно спокойно и индифферентно буду называть их некомпетентными и лично для меня бесполезными. Само собой, остальные избиратели могут со мной не соглашаться, но это не повод как-то подгонять мой подход под мнение большинства. Единомыслие вообще порочно, оно лишает общество возможности развития.
Потребность в такой формулировке возникла из-за темы Саакашвили, который полностью вписывается в эту модель как свободный политический ресурс. Буду я им пользоваться как избиратель в своих интересах или нет, а если буду, то как именно, покажет время. Зависит от того, насколько он будет соответствовать моим требованиям и актуальным для меня как избирателя задачам.
При этом я помню, что Украина пока не является демократическим государством, а значит, мой подход в значительной степени оторван от нынешней политической реальности. Однако граждане страны уже сформулировали задачу построения демократии европейского типа — реальной, а не имитационной, — и поэтому есть надежда, что по мере решения этой задачи такое восприятие политики будет становиться все более распространённым.
Dixi.
(Колонка опубликована на LIGA.net)
За свою жизнь я тысячу раз слышал и читал фразу «сбылась вековая мечта народа». Народ при этом мог подразумеваться советский, русский, казахский, украинский, монгольский, китайский или еврейский — неважно. Какой бы он ни был, этой фразой он убивался весь. Вместе с уходящей в небытие сбывшейся мечтой. Как и многие другие выражения из советского лексикона, это выражение только выглядело бравурным, а по сути оно было формой смыслового геноцида. У народа была мечта, с которой он жил веками, которая формировала его именно как народ. А потом мечта сбывалась и все.
Те, кто такую фразу тогда употреблял, почему-то считали, что сбывшаяся всенародная мечта — это хорошо. Но они совершенно не принимали во внимание, что мечты и надежды, переходя из воображения в реальность, воплощаясь, становясь явью, превращаются в собственную противоположность. Потому что природа реальности противоположна природе мечты. И поэтому сбывшаяся мечта — это очень часто просто страшно. Как только она перестает быть воздушной и нереальной, бывшая мечта вместо того, чтобы из прежнего небытия гладить мечтателей по шерстке, ощутимо и резко бьет их по лицу. Иногда даже прикладом.
В 1917 году сбылась, как затем писали в юбилейных статьях советской эпохи, вековая мечта народов Российской империи — империя развалилась ко всем чертям. И события буквально сразу пошли совсем не так, как мечталось.
Февраль 1917 года создал уникальную возможность модернизировать закосневшую в архаике страну. Но эту возможность нужно было еще реализовать. Как? Чем? Кто? Большинство либералов и прогрессистов из Временного правительства оказались тогда трагически беспомощны: реальность требовала от них принятия компетентных решений в условиях внезапной и непривычной свободы, а такого умения в бывшей империи не было практически ни у кого. Кадеты привыкли требовать от царя создать «ответственное правительство», но когда такое правительство пришлось формировать им самим, нужной «ответственности» у них как-то не обнаружилось. Хуже того: обстоятельства повернулись так, что для торжества идеалов свободы оказалось необходимым этими же идеалами и поступиться: отменить разваливший армию «свободолюбивый» «приказ №1» Петросовета; исключить «самоорганизовавшееся» двоевластие, которое совершенно лишало правительство возможности не то что управлять ситуацией, но даже понимать ее; жестко пресекать пропаганду большевиков-экстремистов и для этого ограничить такую желанную прежде свободу слова.
Все это в корне противоречило воображаемым картинам прекрасного либерального будущего и выглядело предательством «соратников по борьбе с царизмом», а потому отвергалось до тех пор, пока не стало слишком поздно.
Отвергалось, в частности, еще и потому, что дело выглядело уже сделанным. Вот же она — свобода. Разве не она была целью полувековой борьбы? И разве эта цель не была достигнута? Читать дальше
Есть в мировой культуре очаровательный тип персонажа, у которого в башке одновременно помещаются не более полутора мыслей. Одну мысль он думает вот прямо сейчас, а о существовании второй он знает или подозревает, но принять ее к рассмотрению наравне с первой не может, потому что место в голове уже занято. Хороший пример — Берти Вустер в исполнении Дэвида Нивена в фильме 1936 года. Понаблюдайте — там половина хохм именно от такой короткоствольной и однозарядной очаровательности. Примерно тем же характеризуются типичные обитатели сериала «Фарго»: непосредственные результаты своих решений они способны предвидеть, но считать на два хода вперёд для них уже слишком сложно. И это не попустительство сценаристов, а одна из ключевых фишек проекта.
К сожалению, такое качество выглядит очаровательным только в комедиях. В жизни такие персонажи пользуются избирательным правом, причём не только правом избирать, но и правом быть избранными. Вплоть до высших государственных постов. Избиратель с одноместным стеком в мозгу голосует за того кандидата, чью рекламу он увидел по телеку последней и поэтому запомнил. Таких же достоинств избранный не способен сосредоточиться на решении конкретных задач и легко бросает одну, чтобы завтра точно так же бросить и другую, он запросто подвержен внушениям и реагирует только на последний новостной повод, который насмерть вытесняет все предыдущие. Приоритеты меняются ежедневно вслед за новостной лентой: то, что обсуждают в медиа, то и становится главным вопросом, будь то проблемы глобальной экологии или кража кошелька у пенсионерки на Подоле. В результате какой-нибудь желтый скандал с адюльтером перечеркивает и делает для него трагически неактуальной стратегию развития национальной металлургии — ровно до того момента, как в ленте не появится новость о пожаре в Одессе, а затем о паническом докладе комиссии по коммунальным тарифам.
Про Трампа злыдни пишут, что в вопросах, где у него нет застрявшего собственного мнения, он повторяет тезисы того советника, которого успел выслушать последним. Именно поэтому объявляются то торговая война, то безоблачная дружба с Китаем, отсюда то мгновенный ракетный удар по Сирии, то полное забвение этой темы в пользу «более актуальных».
Популизм вообще живет текущим моментом, это его принципиальный подход. Вчерашние темы публике уже не интересны, а завтрашние темы все равно отменят сегодняшние. Поэтому нужно именно сегодня успеть сказать что-то, что публика жаждет услышать прямо сейчас, пусть даже завтра она затруднится вспомнить, о чем вообще шла речь. Если так выступать каждый день, аудитория привыкнет воспринимать вас как активного и актуального политика (журналиста, блогера), даже если никаких иных качеств вы не продемонстрируете.
Некоторые считают это вполне достаточным результатом.
А вы как на это смотрите, Дживс?
