Силы добра против сил разума. Проблема компетентности избирателей

Допустим, вы заболели. Не дай бог, конечно. Но допустим. Раньше у вас таких симптомов не было, и вы надеетесь, что они не появятся и впредь, но вот именно сейчас вам нужно понять, во-первых, что это за напасть, и, во-вторых, как и чем ее лечить. Как вы в такой ситуации поступите: обратитесь к врачам — или попытаетесь установить диагноз и наилучший способ лечения путем проведения референдума у себя в фейсбуке?

Можете не отвечать, я, в принципе, знаю ответ. Вы же не идиот. Вы обратитесь к специалистам. Здравый смысл требует. Личное здоровье — слишком серьезный вопрос, чтобы решать его голосованием хорошо знающей вас, но плохо знающей медицину общественности.

Но это когда речь о личном здоровье. А когда речь заходит о здоровье общественном, а также о других важных вопросах социального бытия, без голосований, плебисцитов и прочих референдумов не обойтись. Граждане должны иметь возможность принимать участие в решении принципиальных для них вопросов. В том числе вопросов в тех областях, профессиональными знаниями в которых они, мягко говоря, не обладают.

А поскольку квалифицированные специалисты в каждой области (вообще в любой) составляют очень небольшую долю от принимающих участие во всеобщем голосовании, решения в таких голосованиях неизбежно принимается не ими, а неквалифицированным большинством.


Приземление идеалов 

Это противоречие глубоко заложено в традиционной политической формуле «всеобщего, прямого, равного и тайного голосования», которая (как это часто бывает с формулами) великолепна как идеальный принцип, но требует немедленных уточнений, как только дело касается практики. Например, по-настоящему «всеобщим» избирательное право фактически никогда не было — доступ к нему и сейчас ограничивается как минимум цензами гражданства, возраста и (в отношении права не только избирать, но и избираться) оседлости. Далее: выборы даже в наиболее демократических странах не всегда «прямые» — президента США, например, избирают через промежуточные коллегии выборщиков. Эти же коллегии выборщиков можно привести как пример того, что выборы могут не быть «равными», потому что выборщики в разных штатах представляют разное число избирателей. Принцип «тайности» выборов выдерживается лучше, однако и тут время и ситуация готовы внести коррективы, поскольку анонимное голосование дает свободу выбора, но и снижает личную ответственность каждого голосующего за итоговый результат.

Все это не означает, конечно, что сам принцип демократических выборов плох. Принцип-то хорош. Но любое воплощение принципа в практику неизбежно сопряжено с компромиссами и, стало быть, с отступлениями от идеала. В разных странах общества работают по-разному, а потому в каждой стране электоральные механизмы адаптируются и настраиваются по-своему, единого универсального «рецепта демократии», верного для всех, просто не существует. Кроме того, живое общество постоянно развивается, а потому даже хорошо настроенные демократические механизмы требуют регулярной доработки, чтобы они и далее соответствовали вызовам времени.

На протяжении всего XX века социологи исследовали теоретические электоральные модели, а политики-реформаторы проектировали и совершенствовали практические механизмы выборов. Механизмы эти работали более-менее удовлетворительно, отражая как несомненные достоинства, так и трагические недостатки каждого общества.

Одновременно накапливался глобальный опыт, который со временем позволил создать новую компетенцию: умение целенаправленно и в рамках закона влиять на результат массовых голосований.

В этом не было ничего предосудительного — политические или общественные группы закономерно заинтересованы в полезных для них итогах голосований. Именно конкуренция таких групп дает возможность вызвать в обществе дискуссию, поставить социально важный вопрос и убедить избирателей предпочесть тот или иной вариант решения.

И все бы ничего, если бы не то, что большинство голосующих составляют люди, у которых своих вариантов решений нет. Как было сказано выше, высокая компетентность — удел квалифицированного меньшинства. Именно это меньшинство вырабатывает и предлагает варианты решений. Остальные же выбирают из предложенных вариантов тот, который им больше нравится. В лучшем случае, выбор избирателей опирается на авторитет специалистов, которые эти решения выработали или поддерживают.

Но настоящая проблема заключается в том, что этот «лучший случай» в последние пару десятилетий перестал быть самым распространенным.

Кузницы мнений против помоек суждений 

Вернемся к тому, с чего начали. Допустим, вы заболели. Вызвали врача. Пришел незнакомый специалист, поставил вам диагноз и прописал какие-то невкусные таблетки. Сказал, что пить их надо долго и обязательно регулярно, иначе не поможет.

И сразу после того, как он ушел, заходит ваша соседка Тротильда Волопасовна. Вы ее знаете тридцать лет. Она прекрасный бухгалтер и готовит отличный борщ. И она вас сразу предупреждает, что прописанные вам таблетки — ерунда, они не работают, их надо выкинуть, потому что вот Волге Парашютовне из десятой квартиры они совсем не помогли, а Мизерине Робеспьеровне из тридцать пятой от них даже хуже стало.

И вот у вас на руках два варианта: профессиональный, но отвлеченный (врач незнакомый, но разбирается, какие в прописанных таблетках рабочие вещества и как они должны вам помочь при правильном приеме — но вы всего этого не знаете) и совершенно непрофессиональный, но эмоционально близкий (Тротильда Волопасовна вообще не врач, в медицине и фармакологии не разбирается, то есть, в этом вы с ней не разлей вода, а главное — не будет же она вам врать, в конце концов).

В итоге получается довольно страшненькая картина: чем хуже вы знаете медицину и чем лучше вы относитесь к Тротильде Волопасовне, тем больше шансов, что вы в такой ситуации предпочтете рекомендации врача не выполнять. Лечиться, конечно, нужно, но ведь тут не все так однозначно, думаете вы. И это значит, что невкусные таблетки будут каменеть в аптечке. На выборах между чужим профессионалом и своей Тротильдой Волопасовной уверенно победит последняя, а ваше здоровье окажется в проигрыше. Во всяком случае, уж точно не в плюсе.

Примерно то же самое происходит когда обществу предлагается сделать выбор между трудными (но необходимыми) реформами и простым (и заведомо ни к чему не обязывающим) кое-какерством. Реформы, конечно, нужны, думаете вы, но с ними тоже не так все однозначно, как хотелось бы. Вот в Кирзолезии тоже были реформы, и все одно там воруют. А в Бомбопруссии от реформ так и вообще еще хуже стало. Так что лучше как-нибудь без них. Кое-как справимся, раньше-то как-то справлялись и пока не померли.

Профессиональные мнения? Да, конечно, они нужны. Так никто же и не против. Но голосовать мы все равно будем за тех, чьи суждения нам эмоционально близки. Пусть даже они не совсем профессиональные.


Живые звезды и мертвые болонки 

Людей нельзя заставить голосовать только на основании рациональных аргументов. В избирательном поединке между суровым профессором-экономистом и безудержной звездой раскрученных телевизионных шоу профессору ничто не светит. Он даже по количеству прилагательных уступает. А уж по качеству прямого эфира (химики меня особенно поймут) — тем более.

Раньше было иначе, расскажут вам те, кто помнит. Раньше знания и компетентность ценились в политике выше.

Нет, возразят те, кто анализирует. Раньше было точно так же. Но раньше медиа были другие, и это факт. Пока медиа работали в основном со словом, печатным или произнесенным, авторитет строился на умении излагать, аргументировать и отстаивать свою позицию. Потом пришла картинка и затмила слово напрочь. Стала цениться способность показать график. По графику видно сразу, без объяснений, как что-то растет. Или падает. Объяснять уже не обязательно, но если все-таки попросят, то можно в качестве объяснения показать еще один график после рекламной паузы. Дикция стала важнее аргумента, а умение держать нужную интонацию напрочь убирает любую профессиональную компетентность. Приоритеты понятны.

Но и это еще не все. После картинки (которую все-таки по телевизору показывали, а там места и времени на всех не хватало) пришли блоги и социальные сети, которые дали возможность высказываться абсолютно всем и по совершенно любому поводу. Причем вполне авторитетно. Только для авторитета профессиональные достижения больше не нужны, нужно много подписчиков и френдов. Пишите коротко, хлестко, матерно, безжалостно, часто, на любые темы, которых народ сегодня жаждет. Авторитет «лидера мнений» сам идет в руки. Лайк. Репост. Чекин. Вистую. Туше. Виртуальные ценности эпохи информационного взрыва.

Как потребитель информации и тожеблогер (пишется слитно), я не вижу в этом большой проблемы — но как избиратель и политический обозреватель я ее очень даже вижу. Современные электоральные механизмы предполагают дискуссии конкурирующих партий и кандидатов. Это осталось. Но эти механизмы строились при прежних «словесных» медиа в расчете на предметные сопоставления платформ, позиций и программ — то есть, по вопросам, требующим компетентности. Дискуссии такие все еще есть, но предметность из них стремительно истекает. Она больше не нужна для победы на выборах.

Медиа быстро приспосабливаются к новой ситуаци. Они все лучше эксплуатируют эмоциональную и имиджевую подачи и компенсируют ими жуткий дефицит рационального содержания. Звезда раскрученного телевизионного шоу получит миллионы голосов избирателей, не приведя ни одного аргумента в пользу своей позиции и даже не будучи в состоянии ее внятно изложить. В крайнем случае, за изложение позиции в нынешних медиа сходит повторение чужих лозунгов, злоупотребление цитатами из Жванецкого и воспроизведение актуальных мемов.

Но и это еще более-менее позитив. А ведь медиа работают еще и с эмоциональным негативом, который избиратель впитывает еще лучше и прочнее. Нечаянно задавленная кандидатом в депутаты дурная болонка может стать информационной торпедой, которая навсегда собьет его с политической траектории. Его компетентность, его политическая платформа и его умение аргументировать для избирателя могут быть сведены на нет одной фотографией с места происшествия.

Ну и ладно, скажете вы. У нас таких компетентных кандидатов десятки тысяч. Согласен. Но голосуем мы, граждане, все равно не за таких — если судить по нынешнему составу Верховной Рады и по данным соцопросов. Мы откровенно голосуем не за профессионалов, а за популистов и кое-какеров. Мы крайне недовольны результатами их работы (судя по данным соцопросов), но при этом предпочитаем, чтобы профессионалы так и оставались кандидатами, а выборы выигрывали все те же, хорошо знакомые и медийно прокачанные.

Перспективы всемирной победы сил добра над силами разума 

Глупо было бы ограничивать проблему менталитетом именно нашего избирателя. Доработка электоральных механик отстает от развития информационной среды повсюду. Информационный взрыв ухудшил качество общественной дискуссии глобально. Об этом вполне можно судить по тому, как за последние годы усилились позиции политических сил разной степени постправданутости.

Если прежде популистов можно было выкосить из политики тем, что у них не находилось ответов на профессионально заданные вопросы, то теперь они вполне в состоянии, например, выигрывать выборы при проигранных дебатах — именно потому что вменяемость, компетентность и профессионализм теперь воспринимаются на уровне массового сознания (или подсознания) как нечто глубоко второстепенное по сравнению с мультипликационной прической, эмоциональным напором и твердым обещанием решить все проблемы быстро и бесплатно. Безграничный апломб и отказ от попытки даже имитировать понимание сложности проблем, стоящих перед современным миром, вдруг оказались настолько козырным пакетом достоинств, что некоторым чемпионам даже мертвая болонка оказалась бы не в состоянии повредить, не то что очевидная завиральность обещаний.

В фильме Майка Джаджа «Идиократия» было довольно бесцеремонно показано, к чему такая политическая тенденция может привести. Фильм плохой, но, куда ж деваться, наглядный. Суть его в том, что пока образованные и умные земляне учились, поднимали компетентность, упорно работали и из-за всего этого откладывали рождение и воспитание детей, другие земляне, потребности которых вполне удовлетворяло социальное пособие, не желали учиться и работать, а потому ускоренно рожали и выращивали себе подобных. И, естественно, очень скоро стали не просто большинством, а ста процентами населения.

Очень хочется этого счастья как-нибудь избежать.


Невкусные таблетки 

Проблему неизбежно придется решать в нескольких направлениях.

Во-первых, нужно ухитриться и создать в информационной среде эффективные инструменты для сокращения ее невыносимой замусоренности — видимо, за счет учета фактора репутации. Первые шаги в этом направлении уже делаются, но попыток реализовать системные решения пока не видно. Фейки, дилетантские суждения, источники недостоверной информации — все это пусть остается для тех, кто согласен ими питаться в репутационной яме. Недостатка в аудитории у таких источников не будет — как никогда не было нехватки читателей у «желтой прессы» в эпоху бумажных газет. Но такое обычное сейчас попадание крысиного помета в борщ выборов так или иначе придется сводить к минимуму.

Во-вторых, избирательные механизмы демократий должны быть приведены в соответствие с требованиями времени и информационной цивилизации. Возможно, речь может идти о включении в эти механизмы элементов меритократии, чтобы появилась возможность учитывать разный уровень компетентности избирателей в тех вопросах, которые решаются при их участии. Для электронных систем голосования это вполне решаемая задача, дело за принципиальной постановкой. (Да, это похоже на ценз и подразумевает неравенство. Предложите лучше. Или пусть все поголовно получат высшее образование в Оксфорде, я не возражаю).

В-третьих, нужно как-то поспособствовать трансформации граждан из привычного состояния «я лучше вас знаю вашу профессию» в пока еще непривычное «там, где я ничего не понимаю, я ни на что не претендую» (автора это касается в первую очередь). Тротильда Волопасовна никому ничего не должна, конечно, но ей так или иначе придется перестать управлять соседями, страной и Вселенной.

(Здесь должно было быть «в-четвертых» про медиа, но тут я пас. Тот самый случай, когда кто-то врач, а ты аппендикс.)

Можно, конечно, ничего в этой сфере не предпринимать. Но тогда мы весьма скоро будем воспринимать «Идиократию» Майка Джаджа не как резкую сатиру, а как бытовую лирику.

Впрочем, зачем нам кино? Реальные примеры скоростной социальной деградации у нас и так уже есть.

 

Словесный автопортрет. Самопрезентация нового имиджа России в ООН

…Нет никаких оснований сомневаться в том, что Владимир Сафронков является одним из лучших в России специалистов по международным отношениям — другому обязанности заместителя постоянного представителя страны в ООН просто не поручили бы. Хотя бы поэтому его выступление следует воспринимать серьезно, как заявку на обновление образа России, ее качественно новую самопрезентацию в качестве одного из участников мировых политических процессов. То есть, то, что этот образ удивительно точно соответствует образу истерического мелкого уголовника, следует считать не ошибкой, а реализацией вполне осознанного намерения. Как словесный автопортрет страны. Как ясное послание миру: нас теперь нужно воспринимать именно так… [ Дальше ]

Россия и Сирия: Кто кого подставил в сюжете с химическим оружием

Удар "томагавками" по базе Шайрат

Удар "томагавками" по базе Шайрат Колонка впервые опубликована в разделе «Мнения» на ЛІГА.net

Последние события перевели сюжет с применением химического оружия в Сирии на более высокий политический уровень — и добавили к нему совершенно новый мотив, который отныне стоит учитывать. Этот мотив наметился в реплике госсекретаря Рекса Тиллерсона, заявившего, что в этой истории «Россия или является прямой соучастницей Асада, или проявила явную некомпетентность».

Ничего подобного в 2013 году, когда сюжет с применением в ходе гражданской войны в Сирии химического оружия только начинался, прозвучать в принципе не могло.

В марте 2013 года официальный Дамаск и сирийские повстанцы предъявили друг другу взаимные обвинения в применении химического оружия. В апреле появились сообщения, что разведки США и Великобритании располагают информацией о применении вооруженными силами Асада зарина, однако полной уверенности в этих данных у разведслужб не было. В мае комиссия ООН по расследованию нарушений прав человека в Сирии заявила, что есть веские причины говорить о применении зарина сирийскими повстанцами, а не правительственными войсками, но безусловных доказательств тогда тоже не обнаружилось.

В августе того же года новое применение химического оружия в пригороде Дамаска привело к массовым жертвам — тогда погибли около полутора тысяч человек, из них более 400 детей. Оппозиция и правительственные силы традиционно попытались возложить ответственность за совершение безусловного военного преступления друг на друга, но в этот раз данные американской разведки были более надежными и ясно указывали на то, что зарин применили сирийские военные. Именно после этого Барак Обама заявил, рассматривает возможность «сдержанных, узконаправленных действий» (причем даже в том случае, если не получит на них одобрения Конгресса). В качестве альтернативы госсекретарь Джон Керри изложил вариант, при котором Асад добровольно отказывается от имеющегося в его распоряжении химического оружия и передает его под международный контроль.

Предложение это было сформулировано и передано Асаду Россией, и Асад его с видимой готовностью поддержал. Сирия должна была до ноября передать свой арсенал химоружия под контроль международного сообщества, а в первой половине 2014 года его уничтожить. Россия выступала в этом соглашении как посредник и контролер его исполнения.

19 августа 2014 года Барак Обама заявил, что процесс уничтожения официально задекларированного Сирией химического оружия завершен. Однако в 2015 году сообщения о случаях применения против повстанцев химического оружия (так называемых «хлорных бомб») возобновились, медики также сообщали о том, что боевики ИГИЛ используют иприт. С осени 2013 по август 2016 года мониторинг правозащитников зафиксировал 136 случаев прменения химического оружия асадовцами и 3 случая — со стороны ИГИЛ. Хлорные бомбы затем применялись сирийскими военными также в Алеппо. ООН намеревалось принять в связи с этим специальную резолюцию, которую, однако, тогда заблокировала Россия.

Газовая атака на Идлиб в начале апреля в корне отличалась от применения «хлорных бомб» — считалось, что Сирия официально сдала все запасы зарина в 2013 году, и если «хлорные бомбы» можно было с натяжкой списать на чью-то самодеятельность, не поддающуюся никакому контролю, то изготовление зарина подлежало международному контролю, а задача этого контроля была возложена на Россию. Заявление Тиллерсона как раз и подчеркнуло, что Россия или проявила преступную некомпетентность, безответственно подойдя к обязанностям контролера, или, что еще хуже, сознательно допустила, чтобы зарин снова оказался в арсеналах правительственной сирийской армии.

Однако даже при всей «любви» Путина к США и прочему международному сообществу трудно представить, чтобы он сознательно решился так подставиться. Поэтому остается еще одна версия — тот самый «новый мотив», которого не было и не могло быть во время военного кризиса 2013 года. Версия эта заключается в том, что Асад сознательно не выполнил оговоренные с Россией условия и не сдал под международный контроль все запасы боевых отравляющих веществ и все средства их производства. А у России не оказалось достаточно желания и компетентности, чтобы это обнаружить.

То есть, президент Башар Асад сознательно президента Владимира Путина развел «на доверии», и выяснил это печальное обстоятельство Владимир Владимирович только тогда, когда его сирийский друг снова применил зарин против своих противников — и тем самым полностью уничтожил любую возможность относиться к России как ответственному участнику событий.

Старые партнеры, возможно, еще сумеют как-то сгладить возникшее между ними «недоразумение». Но вопроса о том, как «компетентная и ответственная» Россия проморгала сирийский зарин, с международной повестки дня это уже не снимет.

Как провести антикоррупционные реформы, ничего при этом не меняя

В целом мне представляется очевидным сочетание двух идей, которыми руководствуется Банковая в практической работе с антикоррупционными реформами.

Идея первая: без дееспособного суда никого нельзя посадить. Поэтому дееспособный суд нельзя создавать ни в коем случае, а то как бы чего не вышло. НАБУ есть, расследования есть, этого достаточно. А судебные приговоры − это как-то скучно. Без этого можно и обойтись. Какой-такой антикоррупционный суд? Выдумают тоже.

Идея вторая: кто-то при этом все-таки должен быть виноват в существовании коррупции, но пусть это будет кто-нибудь не из нашего района. Поэтому нужно принять закон, который намекает (но только намекает, конечно), что к коррупции причастны не только воры-госслужащие, но и те, кто постоянно бухтит о коррупции как о серьезной проблеме. Общественники, журналисты, вот эти все. Они ведь и правда причастны, раз они о ней базарят. Вот пусть они и отвечают за базар. Но не перед судом, потому что см. пункт первый, а просто так.

Все-таки, великая и полезная вещь − безнаказанность. Януковичу она тоже очень нравилась.

Кто кому окорот

Наглядный (но, как и все чрезмерные обобщения, уязвимый для предметной критики) пример сущностной разницы между нынешними украинскими и российскими реалиями.

В России власти окорачивают зарвавшихся активных граждан.

В Украине активные граждане окорачивают зарвавшуюся власть.

К обоим тезисам совершенно необходимо добавить уточнение «и делают это, хоть и при поддержке большинства населения, пока плохо, неумело и с непродолжительным эффектом». И, конечно, Жванецкий прав: чужой опыт все еще воспринимается как чужой и потому ничему не учит. «Красный свет, зеленый свет, а пока тебя не переедет, пока грузовик на себе не почувствуешь − никому не поверишь».

Но процесс все-таки идет. Чужой опыт потихоньку усваивается. И свой нарабатывается. И властью, и активными гражданами. И даже большинством. Медленно, но неуклонно.

Lingua Imperii

Ну, давайте я еще раз повторю: российский легальный политик, который считает себя действующим, будь он хоть каким оппозиционером, все равно пользуется российским политическим языком. Этот язык сформировался в последние полтора десятилетия и в нем на уровне прагматики зашиты авторитарные имперские смыслы.

Скажет кто-нибудь «права человека» − а публикой это будет распознано как «навязываемая врагами России через своих наймитов антигосударственная идеологи». Скажет «борьба с коррупцией» − будет понято как «призыв к свержению существующего строя». Скажет «признание интересов меньшинств» − прочитают «всех поголовно заставят вступать в гей-браки».

Но это восприятие на стороне аудитории. А есть еще восприятие на стороне самих ораторов. Говорить или нет на «имперском» языке − это для них не вопрос выбора, на самом деле. Они выбор сделали, когда признали себя легальными политиками и решили обратиться к широкой аудитории. Дома и в узком кругу они могут сколько угодно общаться друг с другом на русском языке либеральных интеллектуалов (хотя и тот уже насквозь пропитан реалиями имперской жизни), но с публикой-то это не пройдет. С массами ты или говоришь на их привычном языке, или не говоришь вообще. Поэтому любой российский оппозиционер, который считает себя действующим легальным политиком, в этот момент переходит на язык − и «вшитую» в него систему понятий − своего идейного противника. И почему-то не воспринимает это как полную и мгновенную капитуляцию.

Но это она и есть. Вы не можете оперировать понятиями, которых нет в языке или которые идеологически «заминированы» настолько, что меняют смысл сказанного вами на противоположный.

«Язык не только творит и мыслит за меня, он управляет также моими чувствами, он руководит всей моей душевной субстанцией, и тем сильнее, чем покорнее и бессознательнее я ему отдаюсь. Но если новообразованный язык образован из ядовитых элементов или служит переносчиком ядовитых веществ? Слова могут уподобляться мизерным дозам мышьяка: их незаметно для себя проглатывают, они вроде бы не оказывают никакого действия, но через некоторое время отравление налицо. Если человек достаточно долго использует слово «фанатически», вместо того чтобы сказать «героически» или «доблестно», то он в конечном счете уверует, что фанатик – это просто доблестный герой и что без фанатизма героем стать нельзя.»

Виктор Клемперер написал это в своих записных книжках более 70 лет назад. Он опирался на громадный опыт, накопленный человечеством в идеологическом минировании слов. Слово «буржуазный» из обозначения социальной респектабельности быстро превратилось при большевиках в обвинение, которое вполне могло закончиться смертным приговором, точно так же, как это произошло со словом «аристократ» во Франции во времена после взятия Бастилии. Слово «религия» слилось при тех же большевиках с марксовой метафорой «опиум народа» и большинством советских людей иначе и не воспринималось (кто бы сейчас что ни врал про сталинский «православный ренессанс»). Выражение «столыпинский вагон», которое обозначало вагон, сконструированный для бесплатной перевозки семей добровольных переселенцев-крестьян со всем их личным хозяйством (включая коров и лошадей) на свободные незанятые земли, всего через двадцать лет стал восприниматься исключительно как обозначение вагона для арестантских эшелонов. Да, это верно отражало советскую реальность (вагоны-то были те же), но отвечать за условия перевозки репрессированных благодаря такому словоупотреблению должен был покойный Столыпин.

Империи продлевают себе жизнь и закрепляют себя в реальности, искажая и отравляя язык. И я совершенно не сочувствую политикам, которые считают для себя возможным пользоваться этим «переносчиком ядовитых веществ» − даже ради борьбы с империями. Если они воспроизводят и распространяют отраву сознательно, они циничные негодяи. Если они делают это бессознательно, они некомпетентны и не ведают, что творят.

И в том, и в другом случае ничего хорошего они не добьются.

 

Паралитики власти, эпилептики революции и проблемы коммуникации

Петроград, 1917 год

Петроград, 1917 год…Сегодняшняя политическая ситуация в Украине удивительно похожа на ту, что была сто лет назад в царской России. Затяжная война. Депрессивная экономика. Чрезмерно авторитарная и почти совершенно безынициативная власть, суммарная компетентность и способности к администрированию которой вызывает когда недоуменные вопросы, а когда и горький смех. Общественный подъем и волонтерское движение, которые компенсируют отдельные административные провалы государства и тем самым спасают ситуацию. Назревшие и перезревшие требования реформ, которые призваны повернуть страну от тяжелой архаики к хотя бы начальному европейскому модерну. Парламентская либеральная оппозиция, принципы и стремления которой могут быть сколь угодно симпатичны и прогрессивны, но при этом ровно ничего не стоят без реальной способности конструктивно повлиять на ситуацию в стране. Даже европейские дипломаты есть, которые раз за разом прямым текстом напоминают всем участникам политического процесса про возможности, которые так легко упустить — и тем самым открыть дорогу очередной волне какого-нибудь необольшевизма.

И центре всего этого — тотальная, очевидная, до отвращения типичная неспособность — и нежелание — всех сторон наладить нормальную коммуникацию и друг с другом, и с гражданами… [ Дальше ]

Проблема дрессировки власти в переходный период

Maidan2016Решение краткосрочных задач часто вступает в противоречие с решением задач долгосрочных. Беда в том, что люди часто не осознают и не воспринимают эту этапность, даже пытаются ее игнорировать.

Стратегической целью украинских реформ является создание эффективной для граждан децентрализованной системы самоуправления. Однако для проведения реформ в общенациональном масштабе (и этой реформы в частности) придется отладить и заставить работать существующую сейчас централизованную постсоветскую систему власти. Этот инструмент плох во многих смыслах, а хорош только в одном — он у нас есть. Именно его мы должны использовать для проведения реформ, четко при этом понимая, что успех реформ обнулит смысл существования инструмента в его прежнем виде.

Это не взаимоисключающие заявления, хотя они и выглядят противоречивыми для тех, кто видит ситуацию только в статике. То, что предпринимается в переходный период и для обеспечения успешности самого перехода, может вообще не понадобиться потом, когда этот этап закончится. Например, для проведения реформ приходится использовать и совершенствовать тот плохой инструмент, который есть сейчас, а не тот хороший, который хотелось бы иметь (и которого сейчас нет). Плохую систему власти мы используем в нынешнем виде и сдадим в утиль, когда она станет не нужна. Когда и если вместо нее мы создадим хорошую.

Да, у нас есть не только слабая и неэффективная власть, но еще и сильные волонтерские организации. Нет, в нашей ситуации нельзя только с их помощью решить проблему реформирования страны. Органы власти для этого все еще необходимы. Поэтому так важно заставить их работать.

Президент и его администрация, Уряд и Верховная Рада, судебная система — в их нынешнем виде это плохие инструменты. Практика в этом смысле вполне убедительна. И если их не удастся улучшить и заставить пахать, эти инструменты нужно будет заменить. Нынешние кадры этого определенно не хотят, но вместо того, чтобы стать хотя бы чуть более для нас практически полезными (что могло бы снять проблему), они пытаются нас убедить, что замены для них не существует. Они не понимают, что это дебильная аргументация. Если мы её примем, то сами себя поставим в положение дурня, который сломал ручку молотка, новую поставить считает для себя недопустимым по принципиальным соображениям, и одновременно не хочет искать другой молоток, потому что есть же старый, хоть и бесполезный.

Да, новый молоток тоже скоро сломается. Внесите это в существенные условия и стройте стратегии с учетом этого обстоятельства. В случае с властью нужно будет сменить ее кадровый состав и успеть сдвинуть застрявшие в мертвой точке системные реформы до того, как новые кадры пустят корни и начнут воплощать собою непоколебимую стабильность, так что их снова придется менять. И так столько раз, сколько нужно. Успех дрессировки обеспечивается терпением и повторением.

(С удовольствием вспоминаю риторику Яценюка в начале 2014 года. Тогда он был такой «камикадзе», что вы. Ясно все понимал про переходный период и свою временность. Готов был провести реформы и самоотверженно уйти. От этой готовности и понимания даже в метро на работу ездил ко всеобщему умилению, помните? Но понимание быстро закончилось. Уже через год бывший камикадзе прижился в переходном периоде, стал воспринимать его как долговременное и естественное состояние общества и превратился в перезревшую тыкву, которой важнее всего на свете было оставаться на политической грядке, а реформы для него стали делом десятым. Помните, как долго его потом не могли уйти, чтобы хоть как-то сдвинуть ситуацию с мертвой точки? И как он всех уверял, что без него мы растаем?)

Не теряйте понимания, что мы находимся внутри переходного процесса. В нем критически важно продолжать движение, чтобы из этого состояния в итоге выйти — причем выйти хотя бы примерно туда, куда было намечено. Нам нельзя останавливаться, потому что тогда мы запросто скатимся в прошлое прокисшее говно. Нам некогда сидеть сложа руки и медитировать на сломанные гаджеты. Если их не удается починить или это окажется слишком дорого — выкидываем и ищем им замену.

И перестаньте измерять нынешнее состояние страны линейкой стабильности. В ближайшие годы эта линейка нам не понадобится. Вместо нее нам гораздо больше пригодился бы спидометр. Или даже акселерометр, если среди нас еще остаются оптимисты.

Решайте задачи текущего этапа, имея в виду долгосрочную перспективу. Других рецептов успеха просто нет.

Летаргия Насирова и побудка для Порошенко

Роман НасировСюжет с задержанием Романа Насирова и его впадением в юридическую кому провоцирует на ядовитый сарказм. «Вставайте, граф, вас ждут великие дела». «Трое суток во сне: еще не рекорд, но уже летаргия». «А ведь могли бы и не узнать, что Государственной фискальной службой руководит такой талантливый пролежень.»

Ночью под освещенными окнами суда, за которыми Насиров выжидал, когда истечет срок его задержания, демонстранты издевательски скандировали «Рома, выходи, для тебя дело есть».

Но если вдуматься, то смешного в этой истории мало. Кто бы ни придумал сделать из Насирова «спящую красавицу», он колоссально просчитался. Да, таким шулерством удалось оттянуть на пару дней решение суда о мере пресечения. Но эта же затяжка обеспечила катастрофическую потерю лица и бывшему руководителю ГФС, и судебной системе, и Петру Алексеевичу Порошенко.

Если, конечно, там еще оставалось что терять.

Роман Насиров с 2005 года работал в западных инвестиционных компаниях и банках, а до того успел получить два высших образования (финансовое и юридическое) и вдобавок закончил курс MBA Университета Восточного Лондона. В 2014 году он сменил респектабельную работу в коммерческой сфере на значок народного депутата фракции (сюрприз) Блока Петра Порошенко, а в 2015 году он был назначен по результатам конкурса на должность главы Государственной фискальной службы — и стремительно, за неполные два года, превратился в одно из самых известных олицетворений разъедающей Украину коррупции. Фискальная и таможенная службы под началом Насирова с поразительной безмятежностью игнорировали все попытки их реформировать — или сводили эти попытки к чистой формальности, ничего не меняя по сути (об этом совершенно прямо заявил министр финансов Александр Данилюк в недавнем интервью). Самым «художественным» итогом такого «реформирования» стало заявление об уходе руководителя одесской таможни Юлии Марушевской. Ее команда, по мнению представителей бизнеса, впервые за всю историю независимой Украины создала безкоррупционную систему  таможенного оформления грузов, но при этом находилась в постоянном конфликте с Насировым (Марушевская даже подала на него в суд и получила в ответ вязанку выговоров).

В последнее время Насирова регулярно вызывали для дачи показаний в НАБУ по «газовому делу» Александра Онищенко, так что перспектива получить от Специальной антикоррупционной прокуратуры подозрение вряд ли была для него неожиданностью. Однако, по всей видимости, руководитель ГФС чувствовал себя в относительной безопасности — к слову, как и многие другие фигуранты коррупционных скандалов. Оснований для спокойствия у него могло быть много, но для нас важны два: во-первых — скорбное состояние судебной системы Украины, и во-вторых — известное нежелание президента Порошенко расставаться со своими назначенцами, даже такими, что вусмерть себя дискредитировали (пример Виктора Шокина в этом смысле остается памятно красноречивым даже через год после его отставки).

Даже если допустить, что Петра Алексеевича вовсе не греет идея прослыть крышевателем высокопоставленного ворья и гарантом подванивающих подковерной гнилью договорняков (не о том, не о том мечталось у камина теплыми испанскими вечерами), невозможно отрицать, что Порошенко добросовестно собирает на себя всю репутационную грязь от публично выдвинутых обвинений в адрес МартыненкоКононенкоКоломойского, Онищенко, ОхендовскогоБаулина и других. Обвинения эти разнообразны, однако итог их почти во всех случаях одинаков: практическая безнаказанность. Судебная система Украины приведена в такое восхитительное состояние, что вынесение приговора по общественно-значимым делам давно представляется чем-то неслыханным. «Не идут» в судах дела об убийствах на Майдане, о трагедии 2 мая 2014 года в Одессе, всеми силами «замыливаются» судебные слушания по делам о коррупции. По таким делам нет не только обвинительных договоров, но и оправдательных — процессы просто не идут, а их фигуранты из-за бесконечных проволочек дотягивают до истечения срока выписанной им меры пресечения и после этого вольны — в полном соответствии с законом — беспрепятственно перемещать свои организмы хоть по всему земному шару. Одновременно наши суды стали знамениты восстановлением в должностях люстрированных судей, прокуроров и милиционеров (извините, полицейских), вновь и вновь демонстрируя, что привлекать должностных лиц к ответственности, даже в гуманной форме, это, знаете ли, некомильфо. [ Дальше ]

Чем движется власть, или Больше скипидара

Петр Порошенко

Давайте попробуем исходить из того, что наша власть в принципе не понимает, зачем ей вообще что-то делать, если она уже и так власть. Очень интересная моделька получается. Исключения есть, но чисто ради подтверждения правила.

Пока фигурант борется за власть — он деятельный, как я прям не знаю, свет из глаз, дым из ноздрей и неуемный популизм из всех прочих отверстий. Ему только дай — тут же в один вечер, кажется, все написал, всех изумил. Реформы сразу, люстрация под корень, справедливость всем без очереди. Банку Чауса под суд. Доллар по восемь и газ за счет Ахметова. Дороги как в Германии и с саботажниками миндальничать не будем. Контрабасу не бывать.

Потом фигурант добивается своего (то есть, власти) — и сразу тишина. Считает свою задачу на этом выполненной. Не раскачивайте лодку. Коней на переправе. Судите по результатам — не тем, которых нет, а тем, которые неизвестно когда. Банку Чауса под суд, но, чтобы без фанатизьму, то есть, без приговора. Люстрация идет сама, сантехники вот увольняются массово без всякого нажима. Реформы — конечно, но надо все согласовать, чтобы без перегибов, а европейские партнеры с этим тянут. Контрабас — вы что, это не контрабас, а условие выживания страны. Доллар, как и обещалось, по восемь, но только для Ахметова, ему нужней. Дороги — точно как в Германии после войны. С саботажниками никто не миндальничает, и вообще с ними никто ничего не делает, они тоже граждане, за что же их. Что же до справедливости всем без очереди — это она и есть, не узнали, что ли? Ну, пахнет она так, что ж поделаешь.

Теперь вопрос: как сделать, чтобы они опять — свет из глаз, дым из ноздрей, звук отовсюду? Очевидно же: нужно, чтобы они опять начали бороться за власть.

Вот поставили тогда волонтерскую блокаду на Чонгаре. Явное покушение на прерогативы власти. Как посмели, кто такие, кто дал санкцию. Никто? Ээээ… Что значит — никто? Сами, что ли? В обход нас? Мы же власть. Или уже нет? Надо срочно показать, что именно мы власть. Сейчас же разрешите им там стоять и придумайте что-нибудь, чтобы мы как будто тоже при этом. Агхм! Приготовьте к досмотру. Все официально. Никакой самодеятельности.

Так, теперь еще одна блокада. Как на уголь? Мы же за три года ничего не подготовили. У нас же все эти три года не было на это времени совсем. Как посмели, кто такие, кто дал санкцию. Это же явное покушение на прерогативы власти. Надо срочно что-то сделать, чтобы показать, у кого тут настоящие прерогативы. Шнель-шнель-шнель! Как в Германии. Тут же в один вечер, кажется, все решил, всех изумил. Нет? Еще что-то нужно? Зачем бы это? Власть же у нас, все же хорошо.

А что это за очередь со скипидаром? Кому это? Да вы что. Мы же власть. У нас же прерогативы. Та ну. Та не надо. Не сюда. Та мы и так будем шевелиться. Двигаться, то есть. И даже в правильном направлении. Не стоять, а идти. Быстро. Шнель-шнель-шнель! Еще быстрее? Еще? На свалку? Зачем на свалку? Как же вы без нас?

Да как-нибудь не пропадем. Толку-то вас держать, если ваши результаты только в мелкоскоп видать. Не считая дорог, которые и без мелкоскопа в точности как в Германии, но после войны.

Не надо нас менять, другие-то хуже будут. На том стоим.

Что ж делать, придется менять чаще, пока не найдем тех, что лучше. Кто на том не стоит. Тех, кто лучше Януковича, уже нашли. Теперь надо искать тех, кто не просто лучше, а и результат нужный дает.

Никогда не надо останавливаться на достигнутом. И стоять на нем тоже не надо. Шагом марш.

Давайте, действительно, исходить из того, что наша власть в принципе не понимает, зачем ей вообще что-то делать, если она уже и так власть.

Давайте дадим ей это понимание.