Помните про упругость физических тел? При упругой деформации твёрдое тело стремится восстановить прежнее состояние, как только исчезает внешнее воздействие. Совершенно естественное поведение.
Для «общественных тел» действуют примерно те же принципы. Если общество воспринимает сложившуюся ситуацию как искажение привычной нормы, а не новую норму, оно вполне естественно стремится вернуться к прежней норме и убрать искажение.
В Афганистане происходит именно это. Внешнее давление в сторону модернизации исчезло, а внутренний запрос на то же самое оказался для традиционного (в большей его части) общества не особо влиятелен и воспринимается им как искажение нормального порядка вещей. И страна возвращается к привычной архаике, потому что ничего другого большинству просто не нужно. Естественная упругость, воплощённая в данном случае в «Талибане».
Украина, если кто не заметил, решает ровно такой же вопрос, и если наше все еще весьма «традиционное» общество решит, что никакая европейская модернизация ему нафиг не нужна, что это тренд, «навязанный извне» и «чуждый национальному сознанию», пропитанному советским менталитетом, Украина в какой-то момент может просто внятно и недвусмысленно отказаться от «неестественного» для неё «искажения» и быстренько скатиться обратно, к естественному постсоветскому прозябанию.
Это ведь самый простой путь, не требующий затрат, жертв, усилий и каких бы то ни было реформ. Нет результативных реформ — ничего не меняется — упругость побеждает — и страна просто сваливается в уютное прошлое с филиалом администрации президента РФ на Банковой, и остаётся там, пока не сдохнет вместе с кремлёвским светочем нефтяной духовности.
Да, у нас есть несколько миллионов граждан, которые этого поворота не примут. Но в Афганистане таких тоже было несколько миллионов. В том числе ветеранов. В том числе настроенных проевропейски, прогрессивно мыслящих, готовых драться за идеалы модернизации. Но уже и им понятно, что нынешняя попытка прогрессорства в Афганистане не удалась. Партия проиграно. Будущее нужно только им, немногим, а остальным хорошо и в прошлом.
В Украине пока в этом смысле не все так плохо (хотя отсутствие результативных реформ власть нам обеспечивает устойчиво, и это даёт основания для плохих прогнозов). Но наше нынешнее «не все так плохо» вовсе не гарантирует, что мы не повторим тот же унылый и совершенно естественный сценарий, не прекратим барахтаться и не утонем в привычной постсоветской архаике. В сущности, так и не успев из неё толком выбраться.
Потому что социальная упругость, в отличие от целенаправленной работы по модернизации страны, не требует ни плана, ни компетенций, ни усилий, ни затрат, ни жертв. Она действует сама по себе. Ей, в сущности, даже не нужны для этого помощники вроде «Талибана» или ОПЗЖ. Достаточно, чтобы наше внутренее усилие на модернизацию оказалось слабее, чем стремление социума вернуться к привычной «норме», покою, неподвижности, архаике.
Это же природный процесс, такой же естественный, как разложение трупа. Доступно всем.
Реликтовая пост-советская сволочь вроде Лукашенко, Януковича и российских паханчиков воспринимает власть как собственность. Соответственно, отрешение их от власти трактуется ими как противоестественная конфискация их собственности. При таком подходе демократические институты вроде выборов, которые строятся на принципе естественной сменяемости власти, то есть, на принципе власти как не-собственности, неизбежно становятся для режима не-органичными (право собственности не может быть решено голосованием) и потому целенаправленно коррумпируются, лишаются функции реальной смены власти. Формально выборы остаются, но лишь как имитация демократического института. Это позволяет чисто авторитарному режиму раз за разом легитимизироваться через имитацию всенародного волеизъявления — и сохранять свою власть как собственность. Мы в Украине это проходили, только вот урок усвоили пока плохо.
Анекдот, как я уже писал ранее, заключается в том, что в авторитарном государстве пропаганда продолжает настаивать на институциональном характере выборов, то есть, на демократическом характере государственного устройства. И если граждане в массе верят пропаганде, это само собой приводит к тем общим мотивам протестов, которые сработали у нас в Украине в 2004 году, а в Беларуси — в 2020. Фальсификация результатов выборов для сохранения/передачи власти в интересах авторитарных элит и коррупционного «теневого государства», которые воспринимают эту власть как свою собственность, не срабатывает, и появляется возможность (но только возможность) для того, чтобы реформировать общество до полноценной демократии. Сделать эффективным не только институт выборов, но и прочие обязательные для демократии институты, включая реальное местное самоуправление, независимую и респектабельную судебную систему, гарантии и механизмы обеспечения политической ответственности избираемых депутатов и реальной ответственности назначаемых чиновников.
У нас за прошедшие 6 лет возможности, открытые Революцией Достоинства, были использованы крайне ограниченно. Принципиальные реформы (избирательная, судебная, самоуправление) на уровне политической риторики были заявлены, но на практике так и не были осуществлены. «Реальное» государство осталось полностью подконтрольным коррупционному «теневому», которое никуда не делось и от обновлённой риторики совершенно не пострадало. Это привело, в том числе, к разочарованию граждан в способности прежних элит добиться заявленного результата.
Приход на Банковую команды Зеленского и ее стремительная деградация до почти точного повторения действий команды Порошенко вполне внятно показали, что и при новой власти смены парадигмы не произошло. Власть по-прежнему воспринимается как собственность, только «собственника», как они думают, удалось все-таки поменять. На деле же Зеленский стал просто новой медийной ширмой для настоящего «собственника», того самого коррупционного «теневого государства», которое всего за год смололо его благие намерения в труху, да так, что он сам, похоже, этого даже не заметил.
Так или иначе, вместо постройки новой государственной машины или хотя бы осмысленной ее модернизации, власть все так же удовлетворяется перекраской дверных ручек и демонстрацией умения мастерски вращать ни к чему не присоединённый руль. То, что колёс у машины по-прежнему нет и ездить она не может, ее беспокоит, судя по всему, не слишком. Руль вращается — значит, что-то работает, а если что-то работает, то не надо это чинить, чтобы ещё хуже не стало. А то, что машина едет только на бумаге и в/на рекламных роликах, видно только со стороны.
Коррупционное «теневое государство», которое привычно рассматривает власть как свою собственность, можно уничтожить созданием работающих, а не имитационных, демократических институтов. Эффективной судебной системы, которая даст возможность преследовать коррупцию во всех ее проявлениях. Эффективного самоуправления и делегирования им полномочий снизу вверх на основе принципа субсидиарности. Эффективной избирательной системы, которая даст возможность не просто заменить осточертевшего безрукого лидера на первого попавшегося безмозглого, а на деле воплотит принцип конкуренции рациональных долгосрочных политических стратегий вместо соревнования по запуску в эфир пустых лозунгов «за все хорошее против всего плохого».
По мере того, как эти институты будут создаваться (если они вообще будут создаваться), по мере того, как «власть как собственность» будет действительно конфисковываться у коррупционного «теневого государства» в пользу граждан, у людей будет формироваться и осознание их собственной причастности к политическим процессам в стране и их собственной ответственности за них. Только когда у граждан появится опирающееся на социальную практику ощущение и понимание того, что «собственники власти» — это действительно они сами, а не архаичное и вечно ворующее чиновничество, и что у них самих есть действенные механизмы управления этой «собственностью», мы сможем окончательно вычеркнуть из украинской реальности давно изживший себя пост-совок.
Или государство принадлежит свободным гражданам и становится их орудием, защитой и строительным инструментом, или граждане принадлежат государству и становятся его рабами, расходным материалом и жратвой.
Выбирают свободные граждане. Рабы только подчиняются выбору других рабов, которые называют себя их хозяевами.
Да, есть достаточно таких, которым удобнее быть именно рабами, и они открыто об этом говорят. Да, на каждого из тех, кто по капле выдавливает из себя раба, найдётся дюжина таких, которые не прочь принять полбанки выдавленного.
Да, у них есть одноразовое право выбрать для себя рабство, отказаться от ответственности за себя и страну и передать её и себя в полное владение государству. В ясном соответствии с этим их выбором, больше права выбора у них не будет. Государство-рабовладелец сделает выбор за них.
Да, свобода предполагает, что гражданин делает собственный выбор постоянно и понимает, что ответственность за выбор лежит на нем самом. Это трудно. Это не всем по плечу. Но у свободных граждан есть принадлежащее им государство, инструмент для решения их общих задач в масштабах страны. Государство, которое способно защитить не только страну, но и право граждан принимать решения, право на свободу. Государство, за которое свободные граждане несут ответственность.
Именно поэтому государство или принадлежит гражданам и становится их орудием, защитой и строительным инструментом, или граждане принадлежат государству и становятся его рабами, расходным материалом и жратвой.
Нет, свободный человек не может сделать другого рабом, не потеряв при этом собственную свободу. Нет, раб не может сделать другого свободным, не став при этом свободным сам.
Смысл сегодняшней Украины — и, я надеюсь, сегодняшней Беларуси, — переход от привычного рабства к непривычной свободе.
Это никогда не мгновенный переход, он может длиться десятилетиями и закончиться провалом. Государство в этом переходе никогда не идёт впереди, гражданское общество всегда тянет эту чугунную дуру за собой на буксире.
Принципиально важно то, что движение вообще началось и продолжается — вопреки сопротивлению и инерции, при панически нажатом тормозе и постоянном саботаже.
Но если свободные граждане выбирают движение, принадлежащее им государство так или иначе вынуждено двигаться за ними.
Приказать стоять и не двигаться государство может только своим рабам.
Все эти возвращения люстрированных попугаев на госслужбу создают ясное ощущение, что Зеленский в открытую сигналит номенклатурному перегару: «я свой, я как вы, я все понял, мне без вас не обойтись». Выглядит это так же очаровательно, как кусок дерьма. Приятного аппетита.
Если честно, я упорно не верю в такую тупость, но в то же время у меня было много случаев убедиться, что именно непроходимая тупость ведёт по жизни многих деятелей, государственных и не очень. Так что я не особо удивлюсь, если Зеленский в итоге присоединится к этому шествию. Бюрократия и не таких кушала и переваривала.
Поэтому моё «не верю» следует сначала исправить на «не хочу верить», и тут же напомнить себе, что — мало ли чего я не хочу. И вообще забыть про «верю/не верю», раз уж натурные наблюдения дают такие уверенные основания говорить, что весна прошла, лето догорает, осень будет штормовой, а зима — непредсказуемой.
Вероятная критическая точка — октябрьские выборы. После них президентская партия может просто развалиться. Приличные люди из неё вылетят, а оставшихся смачно схавает тщательно сбережённое политическое болото.
Олигархи, кстати, будут в этой истории играть на стороне Зеленского, раз уж он приручен и ничем им не угрожает, они попытаются в целом сохранить статус кво, но ситуация все равно будет с ускорением катиться к всеобъемлющему коррупционному реваншу. Плюс реальная угроза военной эскалации.
Все это можно и нужно предотвратить. Смотрим на происходящее, развиваем существенными фактами ситуационные модели — и готовим сценарии. В основном — пессимистические. Хотя, конечно, все от этого пессимизма жутко устали, но оптимизм нас столько раз подводил, что рассчитывать на него было бы форменным идиотизмом.
Надеяться на удачный поворот событий — да, окей. Рассчитывать на него — ни за что. Только на себя.
Задача решаема, но простых и легких решений для неё не будет.
Утром 1 апреля 2009 года у памятника Ленину на площади у Финляндского вокзала Санкт-Петербурга взорвалась жопа. Взрывотехник, который обследовал у вождя интимное место происшествия, выглянул в свежую дыру в бронзовом ленинского плаще и пошутил, что путь к коммунизму сквозь нее виден лучше, чем откуда бы то ни было.
Говорят, эта шутка стоила ему карьеры, поскольку была сочтена чуть ли не святотатством. Скрепа же.
В нынешней Украине не слишком ценят и уважают даже свое государство (не страну, а именно государство) — одни потому, что оно давно уже не «небесный СССР», другие потому, что оно еще не «благостная Европа», а третьи из-за понимания того, что в переходе страны от первого ко второму государство в его нынешнем унылом состоянии скорее тормоз, чем двигатель. Вероятно, поэтому и государственные памятники у нас большей частью не в чести. А уж памятники опостылевшему совку — тем более.
В России же отлично прижился культ именно государства, а потому посвященные государству и его «столпам» монументы воспринимаются массами практически как святыни. Но, естественно, только «правильные» монументы. Остальные-то можно и даже нужно валить. Вот свой маршал Конев в чужой Праге — «правильный», его трогать нельзя. А памятник чужому Степану Бандере в чужом же Львове — заведомо «неправильный», антироссийская диверсия и русофобия. Не сомневаюсь, что в России попытку его подрыва приветствовали бы на всех уровнях.
Но то, что происходит в России и с россиянами — это их дело, не наше. Другое дело — поза превосходства, которую принимают в России каждый раз, когда заходит речь о советском «монументальном наследии» за их границами. Дескать, не смейте принижать память о том, как наша империя вас нагибала, а вы этому всю дорогу искренне радовались. Особенно донские казаки. И кубанские.
Чем-то эта приверженность теплым легендам напоминает мне массовую убежденность россиян в том, что их империя выигрывала все войны, в которые ввязывалась.
Ну, короткая у людей память. И сносы памятников при советской власти из нее выветрились напрочь. Не только массовый снос «памятников старого режима» после 1917 года, но и куда более тотальный и тщательный снос памятников уже «нового режима» осенью 1961 года.
Вынос Сталина из мавзолея и уничтожение десятков, а то и сотен тысяч посвященных ему монументов — это хорошая и наглядная история, особенно при нынешнем возрождении в России культа Дядюшки Джо. Начинают россияне говорить, что советские памятники сносить нельзя — напоминайте им про октябрь 1961 года. Начинают говорить, что несоветские памятники сносить можно и нужно — напоминайте им то же самое.
Эффект в обоих случаях примерно такой же, какой наблюдался 1 апреля 2009 года на площади Финляндского вокзала.
В ноябре 2016 года я приехал в нашу опустевшую севастопольскую квартиру, чтобы похоронить маму. Потом вернулся туда еще раз, через три месяца, для соблюдения последних печальных формальностей.
С тех пор оккупированный Крым как-то обходился без меня. Со старыми знакомыми, оставшимися на полуострове, я общался через интернет, иногда звонил на стационарные и мобильные телефоны, но по скайпу. Обычным звонком туда было не достучаться — смена национальных кодов для крымских номеров на российские корректно обрабатывалась при вызове только российскими АТС. А для скайпа нашлась хитрость — набираешь в нем вместо российского национального кода украинский, потом номер абонента — и говори. Слава Украине.
И с тех самых пор, с тяжелой для меня осени шестнадцатого года, я все перекатываю по извилинам два наблюдения, две темы, раз за разом всплывавшие в разговорах с теми севастопольцами, которые аннексию с готовностью признали и приход России на полуостров искренне приветствовали. Обе эти темы вызывали у них один и тот же когнитивный диссонанс, для пророссийского мировосприятия почти неразрешимый.
Первая тема обычно начиналась со вступления «как же так». «Как же так», — говорили они, — «мы же вывели Севастополь из Украины, чтобы избавиться от бесстыжего ворья, которое Киев нам насовал в городскую власть. Почему же наша любимая Россия оставила большинство воров на прежних должностях?»
Советский человек (а обобщенный севастополец, как показала недавняя история, остается одним из самых точных воплощений человека советского) свои отношения с властью строит через упование. Он на власть надеется и уповает, но самого себя с властью не ассоциирует. Для него власть одновременно находится недосягаемо выше его реальности, но при этом (почему-то) его реальности много чего должна. Например, защиту от «нападений бандеровских бронепоездов» должна обеспечить, и оборону от наколотых либеральными идеологическими наркотиками апельсинов. Или вот материальное благополучие обязана выписать, особенно пенсии. Или честных чиновников насовать повсюду вместо прежнего бесстыжего ворья.
Но если от воображаемых бандеровцев Путин севастопольцев еще в состоянии оказался защитить, то от реальной местной казнокрадии — увы. Тут упования на власть внезапно оказались тщетны.
«Но почему?» — говорили и говорят мои знакомые севастопольцы. — «Почему за несколько лет нельзя убрать прежних украинских, по уши замазавшихся в коррупции, и прислать новых, чистых, российских, проверенных?» — «Погодите, это же большей частью местные деятели, вы сами за них на выборах голосовали», — говорил я. — «Ты что, тупой,» — отвечали мне без вопросительного знака. — «Кого сверху назначили, за тех и голосовали, у нас как везде. По другому нигде и не бывает, вся эта демократия для того и устроена, чтобы власть правильных людей на места назначала».
У меня-то как раз бывало и «по другому», но у меня и реальность была какая-то другая. Не крымская. Не севастопольская.
И примерно на этом этапе общения вполне логично возникала вторая тема. Она обычно содержала рефрен «а что мы можем», хотя и не в первых строках. Первые строки были прямым продолжением предыдущей темы.
«Но некоторых же все-таки присылали сюда прямо из Кремля», — говорил я. — «Губернаторов вам в Севастополь назначали, еще много кого. Все, как вы и хотели. Не понравилось?» — «Так нам не тех присылали! Нам честных было нужно, компетентных! И чтобы любили Севастополь! Не таких, как раньше ставили из Киева! Правильных!» — «Ну и?..» — «Ну так а что мы можем… Кого прислали, того и прислали…»
Идея «Россия придет — порядок наведет» была одним из столпов севастопольского обывательского менталитета. Но Россия пришла, не наведя при этом ожидавшегося порядка. И мало того, что по всему Крыму она оставила сидеть в креслах предыдущих циничных рвачей, так вдобавок прислала еще и своих, куда более наглых. Вместо страстно ожидаемых севастопольским обывателем добрых и умелых путинских сподвижников.
Такой поворот не вписывался в сложившийся у обывателя миропорядок, рвал шаблоны. Россия оказалась как будто не совсем такой прекрасной, как мечталось в 2014 году. Жизненная практика трагически разошлась с привычными пропагандистскими клише. А ведь не должна была? Правда? Не должна была ведь?
И на фоне этого совершенно когнитивного диссонанса всплывало то самое привычное «ну так а что мы можем». Яркий симптом выученной беспомощности, привычной и неодолимой. Четко показывающий, что никакого «мы вывели Севастополь из Украины» не было, а было «нас вывели из Украины». И, чтобы не сомневаться в этом выводе, с такой естественной для севастопольского уха пассивной зависимостью от чужих решений: «нам прислали», «нам навязали», «спустили сверху», «пусть нам дадут» и так далее.
Симптомы гражданского инфантилизма, мечты о политическом папочке, который всем послушным сделает хорошо, а всех непослушных показательно выпорет. Сон о добром номенклатурном барине. Совок души.
Человек, конечно, имеет полное право оставаться в зависимости. От государства, от идеологии, от хозяина, от чужого мнения. Этого ему никто не может запретить, раз уж ему так комфортнее.
В Украине таких тоже полно, недостатка не чувствуется. Но в Украине, уж так сложилось, стыдно быть чьим-то добровольным рабом. Не запрещено, но так же позорно, как из чистой трусости сдаться в плен.
А мой родной Севастополь — сдался. Без обороны. Потому что, во-первых, давно хотелось, а во-вторых, «ну а что мы могли поделать».
И, я думаю, не в последний раз. В недавнем телефонном разговоре: «Когда ты в следующий раз приедешь?» — «После деоккупации.» — «После чего?!.»
После деоккупации. Учите новое слово, земляки. Пригодится.
Меня конкретно раздражают реплики в духе «как же мы деградируем» из-за очередной дряни, набравшей миллион кликов после всплытия в медийном поле. Ну да, Квартал. Ну да, хор имени Веревки. Ну да, их аудитория. Они такое вправе о себе говорить, на здоровье. А вы-то с чего вдруг на себя начали себе на лысину горячим гуталином плескать и перьями самостоятельно обваливаться? Вы же тем самым признаете себя причастным к целевой аудитории. Оно, конечно, тоже на здоровье, но вы ж определенно хотите от этой аудитории дистанцироваться, а не причаститься. Вот это все «ганьба-ганьба», «ай-деградируем», «дно-пробито» и прочее — это же ваше.
Это для вас дно пробито, причем именно потому, что именно вы не являетесь целевой аудиторией коломойского цирка. А для целевой аудитории это не «дно-ай-ганьба», а «зашло-башляем-бравобис». И никуда она, целевая аудитория, не деградирует, потому что она стабильно такая, это ее выверенный уровень. И ваше нецелевое горе по этому поводу просто смешно, уж извините.
Всегда есть потребители трэша и потребители чего-то другого. И потребителей трэша всегда больше на порядки. Сравните тиражи таблоидов и тиражи изданий с репутацией в любой самой культурной стране. Да, «желтая пресса» берет верх деньгами, но до воцарения Трампа никому в голову не приходило, что если отказ от респектабельности более прибылен в краткосрочной перспективе, то респектабельность в принципе больше ни на что не годится. Или что если обязательства перед союзниками обходятся в копеечку, то ну их в слив, этих союзников вместе с обязательствами перед ними.
Но одновременно всегда есть люди, которые трэшем брезгуют. Их всегда меньше. И их, о ужас, пребывание в меньшинстве устраивает. Они не относятся к целевой аудитории трэша никак. Причем «не относятся» в обоих смыслах — они к этой аудитории, во-первых, не принадлежат, а во-вторых, они вообще не считают нужным формировать к ней отношение. Ну, разве что, они занимаются массовой социальной психологией.
Да, мы живем в новую эпоху, когда граница между этими стратами поплыла. В эпоху, когда президент США не стесняется ссылаться на трэшевые источники информации и заведомые «теории заговоров». В эпоху, когда именно самозабвенная некомпетентность электората становится залогом политического успеха, и потому эта некомпетентность всячески поощряется (обратите внимание, что именно этим занята российская пропаганда — причем и за рубежом, и на домашних фестивалях дебилизма). Да, все это так, массовый откат от критического мышления действительно есть и он даже вполне объективно измеряем и причины его вполне можно выявить. И точно так же объективно то, что откат этот неизбежно скоро закончится и сменится на противоположно направленный процесс. Потому что каждый раз происходит именно это — «темные времена» сменяются «ренессансами».
Но важно даже не это, а то, что решение, участвуете вы лично в откате или сопротивляетесь ему, все равно остается за вами. Никто не может вас принудить к сопричастности массовой деградации. Если вы вообще ее заметили (и написали об этом), значит, это не «ваш» процесс, а значит, незачем его так глубоко, с плачами и стонами, переживать. Это делает вас от него более зависимым, чем это полезно.
Будьте свободнее от трэша. Такая свобода даст вам возможность делать то, что вы делаете. Трэш не должен липнуть к ногам (он ведь пухнет от вашего внимания, и каждая ссылка с руганью в его адрес — это все равно ссылка, клики, реклама, профит). Понятно, что трэш будет пытаться вас зацепить, он именно так размножается, но ему просто не надо помогать. Если для вас он не будет существовать, он не будет существовать и для тех, кто к вам прислушивается.
Дистанцируйтесь от трэша. Осознайте такую необходимость. Становитесь высокомерным снобом каждый раз, когда темой страстного разговора становится очередная помойка. И пусть эта помойка думает что хочет о вашем снобизме, вы в ней не живете и ею не питаетесь, так что и переживать о ее вкусе вам незачем.
Кстати, этот подход даст вам еще и ясное понимание приоритетов. Например, понимание того, что Квартал — ни разу не Украина. Масштаб явления не тот. И если для вас важна именно Украина, то озадачиваться очередным фейспалмом от Квартала — это запредельно мелко. Как и озадачиваться очередным извержением нарывающего Коломойского. Как и шипением пробитых и сдувающихся резиновых повелителей политических нужников вроде Портнова и присных. Да, отходы и вторичный продукт — это тоже ресурс, но нельзя строить будущее в основном из них.
Работы у нас слишком до черта, чтобы тратить цветы нашей селезенки на всякую дрянь. Если, конечно, именно вы не являетесь именно ее целевой аудиторией.
В расположении одного из батальонов 30-й отдельной мехбгригады ВСУ мы встретились с французским кинодокументалистом по имени Луп Бюро. Если бы я следил за событиями, связанными с турецким и сирийским Курдистаном, это имя сказало бы мне много, но я оказался невежественен, а потому глух.
В 2017 году Луп получил в Турции 30 лет тюрьмы якобы за «содействие террористам» — он работал над документальным фильмом об участии курдских вооруженных формирований в сирийской войне. Из 30 лет приговора он отбыл чуть меньше двух месяцев — на Эрдогана по поводу Лупа решительно надавил Макрон (Эрдоган не поддался), в тему освобождения Лупа жестко вписались «Репортеры без границ» (Эрдоган не поддался), международное юридическое сообщество подало несколько аппеляций на приговор (турецкий суд отклонил их все, одну за другой), после чего так и не поддавшийся ни на чье давление Эрдоган внезапно Лупа помиловал и приказал выпустить.
Теперь, полтора года спустя, Луп снимает документальный фильм о ребятах, которые держат линию против сепаров на Светлодарской дуге. Мир маленький, для Лупа Бюро любая война — рядом.
Сто лет назад, в марте 1919 года, в его родной Франции вышел на экраны фильм Абеля Ганса «Я обвиняю» («J’accuse») — накаленный до истерики и перегруженный пафосом контрольный выстрел в затылок только что закончившейся мировой войне. Франция в войне победила, но Ганс снял фильм не о победе, а о том, как много мир из-за войны потерял.
Ни зрители, ни критки не хотели, не желали, чтобы им сыпали порох на эту рану. Против фильма протестовали, обвиняли его создателя в «пораженчестве», предрекали провал. Но созданные Гансом образы буквально цеплялись за подсознание, врастали в него, превращали такую недавнюю и такую реальную войну в жуткий миф, от которого невозможно было абстрагироваться. Эпизод с «маршем мертвецов» вошел не только в учебники кино, но и в массовое сознание, стал частью французского национального менталитета.
Сто лет спустя француз Луп Бюро приехал на Светлодарскую дугу снимать фильм о нашей войне — потому что для него она так же реальна, как и любая другая.
В то же самое время, в июне 2019 года, в сознании подавляющего большинства граждан Украины этой войны нет. Просто нет. Если она и была когда-то центром притяжения, если раньше ее видели, а за событиями на Донбассе пристально следили, то сейчас эта тема из общественного поля зрения ушла.
Это видно по тому, как месяц за месяцем падает посещаемость хроники событий на фронте. Вы больше не считаете эту тему важной. Вы привыкли к войне, она перестала быть для вас информационным поводом, стала рутиной и обыденностью, естественным фоном для других событий, куда более мелких и переходящих, но заслуживающих внимания. А войну вы сдвинули в «слепое пятно».
Из этого «слепого пятна» приходят сообщения об обстрелах, о нарушении режима прекращения огня, о погибших и раненых. Похороны бойцов, которые отдали за Украину жизнь, перестали восприниматься обществом с перебоем сердца. Монотонность явления убивает понимание его масштаба и значимости. Даже наглядность не спасает: иконостас памяти уже закрыл почти все место на ограде Михайловского собора и продолжает расширяться, но «слепое пятно» растет вместе с ним, и даже быстрее.
Я это остро почувствовал, когда в центре Киева, рядом с ТРК «Арена» взорвали автомобиль Тимура Махаури. На проезжей части стоял развороченный взрывом остов машины, пятна крови на асфальте, работали медики, спасатели и следователи, а в заведениях «Арены» танцевали люди и играл шансон. Чья-то смерть не воспринималась как повод для беспокойства, даже если она случилась совсем рядом. Что уж говорить о смертях, которые происходят где-то за горизонтом?
Это равнодушие остро чувствуешь, когда возвращаешься из Донбасса на «материк». Мир здесь другой. Нет, не так — здесь просто мир. Здесь войны нет. Вообще. Нечего выигрывать и проигрывать. Не о чем говорить. Нет темы. Проехали и забыли.
Вся риторика пропутинской сволочи про «прекратить воевать» фундаментально основана именно на вот этом тотальном обезболивании темы, чудовищном социальном новокаине, которым Украина накачана по самый купол Верховной Рады. И этот «новокаин» вкачивается в общество не только целенаправленными усилиями вражеских и коллаборантских медиа, как фактор гибридной войны, но и как прямое следствие некомпетентности власти самой Украины. Власть не любит, чтобы избиратель видел и понимал ее недееспособность. Поэтому власть убирает свидетельства своей недееспособности в «слепое пятно». Фактически — действует в рамках стратегии, которую осуществляет враг. Послушно идет у него на поводу.
Из бесед с воюющими на Светлодарской дуге понятно, почему даже армия во время президентских выборов не стала опорой для Порошенко. Затяжная позиционная война — не повод отдавать противнику инициативу, а Порошенко, с точки зрения профессиональных военных, сделал именно это. Удержать фронт — это, конечно, достижение. Но даже обороняться можно, сохраняя свободу рук и маневра — и россияне именно такой свободой и пользуются. Обстрелы, диверсии, разведка, навязывание своей повестки. А ВСУ большей частью только отвечает, потому что все прочее требует от киевского командования проявления инициативы, а ее нет. А та, что есть, направлена на замораживание ситуации. Новокаин.
В политике привыкли говорить об «отсутствии политической воли» для принятия серьезных решений. В военной сфере ситуация точно такая же. Поэтому армию Порошенко тоже проиграл. Если военные за него и голосовали, то не как за эффективного главнокомандующего, а как за меньшее зло. Заведомо некомпетентный в военной сфере Зеленский представлялся злом более серьезным. Но голосование за него хотя бы давало надежду, — вдруг что-то принципиально изменится в штабах? А с командованием Порошенко таких надежд не связвали даже его сторонники.
И это даже при том, что при Порошенко действительно много было сделано для армии. Проблема снабжения частей на передовой продовольствием и обмундированием практически решена. Нового оружия по-прежнему мало, но старого пока хватает. Но этого так или иначе недостаточно. Ключевые инфрастуктурные вопросы так и остаются подвешенными. Катастрофически плохо реализован подход к связи, а ведь именно надежная связь — основа управления армией. Но безопасной коммуникации у ряда частей фактически нет. Интернет в расположениях обеспечивают местные частные провайдеры, и это само по себе вызывает оторопь. Никакой трафик, связанный с военной сферой, даже надежно зашифрованный, не должен быть доступен вне защищенных сетей. Тем более он не должен зависеть от того, что какой-то частник решит провести у себя плановый ремот оборудования, пусть даже он «извиняется за причиненные неудобства».
Эфирные каналы на Светлодарской дуге практически полностью контролируют россияне. Украинское телевидение ловится там так слабо, что ребята смотрят его через интернет, когда он есть. Зато российских каналов полно. То же самое — захват инициативы, навязывание своей повестки. Почему этого не делаем мы? Не можем? Не хотим? Мне рассказали, что когда при продвижении в Марьинке ВСУ взяли под контроль телевизионный ретранслятор и ребята предложили его взорвать, командование повреждение собственности запретило. И это при том, что через вышку по-прежнему транслируются фактически только российские каналы. Судя по тому, что дальше в разговоре прозвучало, выводы сделаны — в следующий раз такие вопросы «наверх» отправлять уже не будут, примут решение на месте. Потому что на Донбассе все-таки болит, а на «материке» все напрочь обезболено.
Капеллан Сергей Дмитриев, с которым мы ехали в бригаду имени Константина Острозского и который вел для военослужащих службы на праздник Святой Троицы, в проповеди говорил, что усталость от войны есть у всех, но этой усталости нельзя поддаваться, потому что это равносильно признанию поражения.
Он говорил, а я думал о стране, которая этой усталости уже поддалась. Ребята на передовой стояли, стоят и будут стоять, а Украина за их спиной тонет в «слепом пятне», погружается в нежелание видеть происходящее, стремится отвернуться от реальности, в которой по-прежнему идет война. Уходит в наркоз, чтобы не видеть тех, кто ее защищает. Новокаин. Таблетки от российских танков.
Уже в Киеве отец Сергей сказал мне, что борется с желанием уехать на фронт и больше на «материк» не возвращаться. Он чувствует, что настоящая жизнь — там, на Светлодарской дуге. А здесь — забытье. Наркоз.
Капеллан никого не обвиняет. Я — обвиняю. Себя, вас, власть — уже ушедшую и только что избранную. Обвиняю в том, что мы всеми силами хотим остаться слепыми и глухими. Что мы смирились с потерей Крыма и обстрелами на Востоке. Что мы поддаемся очарованию выученной беспомощности («а что мы можем сделать? мы ведь ничего не можем») и тем самым предаем ребят, которые стоят на Донбассе. Предаем тонкую линию, которая отделяет нас от «русского мира».
А в это время Луп Бюро, француз, которому не все равно, снимает документальный фильм о нашей войне. Той самой войне, которую украинский обыватель так жаждет забыть, и уже хотя бы поэтому работа Лупа ему безразлична. Частью национального металитета Украины становится не реальность и даже не миф войны, а вычеркивание ее из реальности.
Это так предсказуемо и понятно, что глупо обывателя в этом обвинять.
Профессиональный учет и контроль. Постоянный общественный надзор. Бить оглоблей за любой просчет. Безжалостно. Требовать ответов на вопросы тем настойчивее, чем меньше он хочет на них отвечать.
По-моему, это даже не требует пояснений. Это абсолютно нормальный способ обращения с властью. Мы делали это с Порошенко, мы будем делать то же самое и с Зеленским. Кому бы избиратели ни доверили страну, обратная связь между ним и обществом должна эффективно работать. Не висеть формальной соплей, а звенеть от постоянного напряжения. Потому что это наша страна, и нам, мягко говоря, не безразлично, что с ней и как. И без такой обратной связи любая фигура на Банковой — балласт, шлак и хлам на выброс.
Именно это, кстати, после первого тура так ярко прочувствовал Петр Алексеевич. «Я все услышал! Я все осознал!» Вот что обратная связь животворящая делает. Особенно когда уже конкретно поздно и припекает как-то очень уж совсем.
Владимир Александрович должен прочувствовать то же самое не в конце каденции, а в начале. Через припекание в том числе. Петиции эти неприятные. Пресса эта настырная. Отсутствие такта вот это вот. Круговое непонимание, что он же еще только-только, а не уже-уже.
Так слишком поздно будет, когда «уже-уже» настанет. Именно поэтому за любое «только-только» надо вламывать сейчас. За каждый ляп. За каждое подозрение в уходе от ответа. За каждую неудачную шутку и сомнение в искренности. Влет. Оглоблей.
«Дайте ему 100 дней!» Вы о чем вообще? Ему целых пять лет дали авансом. И научиться на чистом рефлексе факи кидать и Кремлю, и Коломойскому он обязан не через сто дней, а вчера. А для этого нам нужно вцепиться в него бульдожьей хваткой — и не разжимать эту хватку, иначе ж выскользнет, как предшественник.
И приготовьтесь к тому, что не разжимать придется долго и челюсти реально устанут. Но куда ж деваться.
