«Сели-встали» с Максимом Бужанским, или нужна ли в Раде жидкая фракция

Речь пойдет о вещах довольно серьезных, но начну я с Максима Бужанского.

Вообще-то, я не считаю депутата Бужанского персонажем, достойным пристального наблюдения. Я обычно не уделяю избыточного внимания участникам медийно-политических перфомансов, которые старательно и бурно имитируют собственное влияние на текущую повестку, но дальше имитации так и не идут. Или идут, но до дела не доходят.

Бужанский как раз из таких — среди так и не развившихся до индивидуальной политической субъектности нардепов фракции «Слуга народа» он подчеркнуто заметен, но для ситуационного анализа точно так же неинтересен, как и они. Образно говоря, если парламентская фракция — это пусть не особо толковая, но все-таки голова, то Бужанский на этой голове — шишка. Внешне, признаю, весьма заметная, но на внутреннее движение мысли никак не влияющая. И для моего рассмотрения поэтому совершенно не интересная. То есть, в шишке, конечно, тоже могут идти какие-то процессы, но представляющие интерес для совершенно другой области медицины.

Однако для наглядного разбора некоторых занимательных тем пример Максима Бужанского может быть полезен, и даже весьма.

А занимающий меня тезис — это гипотеза о политической природе фракции «Слуга народа».

В ноябре прошлого года я уже имел случай отметить в колонке «Фракция на скорую руку», что «…партийный список «Слуги народа» составлялся крайне спешно и на беспрецедентно вольных принципах — учитывая то, что партия в тот момент существовала только на бумаге, ничего иного ожидать не приходилось. В итоге у фракции СН сегодня есть достаточно жесткое организационное ядро, которое должно обеспечивать ее работоспособность, и намотанный на это ядро аморфный конструкт из стразиков, веточек и тряпочек, которые держатся на соплях и пластилине и нужны для изображения количества мандатов, необходимых для голосования в Верховной Раде».

Процитированное наблюдение относилось к функциональной структуре «фракции монобольшинства», но не затрагивало ее политическую природу. Как раз на примере Максима Бужанского эту природу можно попытаться показать.

Вот случай, когда Бужанский демонстративно остался сидеть, в то время как все прочие «слуги народа» встали, чтобы почтить минутой молчания память Небесной Сотни. Не сомневаюсь, что Бужанский намеренно спровоцировал возмущение в свой адрес — он вовсе не дурак, а потому последствия своих действий предвидеть способен. Именно поэтому тема для демонстрации была им избрана крайне чувствительная, так что осечки не дала бы ни при каком раскладе.

Затея, действительно, сработала. Причем возмущение общественности рухнуло не только на самого Бужанского (что ему и требовалось, поскольку шишка не может позволить себе уменьшаться в размерах), но и на всю «фракцию монобольшинства» — и это был уже бонус, заранее просчитать который было несколько сложней, хотя тоже возможно.

То есть, в итоге получилось, что вся фракция, добросовестно почтившая память Небесной Сотни минутой молчания, оказалась под огнем общественного порицания из-за того, что у нее не встал один-единственный Бужанский. Запомним это.

Через какое-то время лидер фракции Давид Арахамия сообщил журналистам в кулуарах, что Бужанский под могучим общественным давлением теперь согласен правильно вставать и садиться. А на вопрос, приложила ли фракция к воздействию на Бужанского руку (или что там у нее есть на такой случай), Арахамия спокойно заметил, что для этого не было необходимости, так как общественность сама отлично справилась с набиванием Бужанского до нужного объема и ожидаемый результат уже достигнут, так зачем же фракции этим озадачиваться.

В описанной ситуации характерно именно спокойствие, с которым лидер фракции комментировал ситуацию. Арахамия определенно показал, что воспринимает скандальера Бужанского как нечто достаточно самостоятельное в смысле не только принятия решений, но и несения ответственности за них. Фракция тоже, как он дал понять, воспринимает Бужанского как вполне самостоятельную боевую единицу. Самостоятельную настолько, что она уже умеет сама при необходимости прибирать за собой всякое такое, не привлекая для этого прочий, извините, дивизион.

Такой расслабленный подход достаточно нетрадиционен и для постсоветского политикума, и для постсоветского избирателя. Электорат привык воспринимать типичную парламентскую фракцию как сущность достаточно цельную и пирамидально структурированную, то есть — авторитарную по природе. Избиратель знает, что если такой сущности наподдать снизу, то пендель, если он достаточно силен, с высокой вероятностью дойдет до верхушки пирамиды, и там что-нибудь или мигнет, или икнет, или даже посыплется.

«Слуга народа», напротив, демонстрирует достаточно выраженную либеральную природу, для которой пендель снизу конкретно Бужанскому остается пенделем снизу только для самого Бужанского. Претензии прилетели лично к нему, а вся фракция полученный лично им пендель на себя не принимает. Не видит для этого оснований. На верхушку импульс не пошел.

Для избирателей, привыкших к совершенно другой (авторитарной) природе политических группировок, принятый «монобольшинством» «инновационный» подход выглядит, я думаю, раздражающим и диким. Избиратели привыкли, что фракции и партии ходят пафосным строем, пусть даже постоянно не попадая в ногу и в ритм маршевых барабанов. В их представлении аморфный и даже жидкий «Слуга народа», который не марширует под барабаны, а откровенно плещется под шелест дождя, вообще не выглядит как фракция или партия.

Между тем, именно такая «либеральная» по природе политическая структура более приспособлена к выживанию в ситуации быстрых перемен. Она может быстро адаптироваться, обтекать препятствия, способные наглухо стопорить более «жесткие» политические сущности, и переваривать по частям те задачи, которые не удается переварить целиком. Бизнес-сообщество, кстати, уже давно знает силу и возможности подобных структур (вспомним хотя бы «бизнес в стиле фанк» Нордстрема и Риддерстрале). Так почему бы действительно не перенести их достоинства и в политику?

Именно тут дискурс перестает быть томным, поскольку ответ на это вопрос известен — «либеральные» структуры значительно сложнее в управлении «сверху», поскольку строятся они «снизу» и значительную часть инициативы (и ответственности) оставляют именно «внизу».

Но наш «Слуга народа», как все помнят, строился «сверху», «внизу» у него в тот момент не было вообще ничего. И управляется он, — и в части стратегии, и даже в части тактики, — по-прежнему «сверху». Это вступает в противоречие с его собственной аморфной природой, которая плохо передает любой жесткий управляющий сигнал — что «сверху», что «снизу». То есть, если Бужанский в этой системе находится внизу, то достать его снизу пенделем много проще, чем сверху подзатыльником. Это дефект конструкции номер раз.

Два: «Слуга народа» функционирует в вертикально отстроенной и вполне авторитарной по природе государственной системе. И его задачей является принципиальное реформирование этой государственной системы. Для этого государственная система должна получать управляющие сигналы, которые она способна воспринять и интерпретировать. То есть — авторитарные. Даже сверхлиберальный демон Саакашвили, когда речь заходила о реформах, мгновенно превращался в демона сверхавторитарного. И это не было парадоксом: целенаправленное реформирование государства действительно требует временного усиления централизации управления им, даже если конечной целью реформы является децентрализация. Жесткость структуры государства делает его удобным для реализации единой управляющей стратегии (в нашем случае это стратегия реформирования), в то время как либеральной аморфность политической среды дает возможность для реализации множества стратегий частных. Поэтому «Слуга народа» (в его нынешнем виде) для эффективного реформирования государства Украина (в его нынешнем виде) концептуально непригоден. Это дефект конструкции номер два.

И, наконец, дефект конструкции номер три. Украина атакована Россией и находится в состоянии войны, в скобках — гибридной, — но все равно войны. Для победы в войне необходимы те же жесткость и эффективность в реализации принятых военных стратегий. Поэтому я отчаянно надеюсь, что «Слуга народа» не вздумает распространять свою аморфность еще и на военную сферу. В 1917 году подобный эксперимент был уже поставлен «приказом №1» Петросовета, который упразднил вертикаль подчинения в бывшей царской армии и ввел в ней демократию с элементами анархии. И через неделю армии просто не стало.

Всякой инновации, в том числе политической, свое время. У «либеральной» политической структуры будет блестящее будущее, если для нее удастся создать адекватную политическую среду. Но эта среда еще далеко не создана, а поэтому «либерально-жидкостный» «Слуга народа» и выглядит настолько неуместным среди давно и бесповоротно «кристаллизовавшихся» политических оппонентов.

Поэтому для эффективного движения в сторону реформ в Верховной Раде категорически необходим «Слуга народа 2.0». Нынешняя аморфность может обеспечить пассивную выживаемость фракции, но не дает ей работать как надежному проводнику стратегий.

Этап, когда фракция позволяла Бужанскому сидеть или лежать по его усмотрению и реализовывать его персональные хотелки в ущерб общей единой стратегии, закончился, когда «монобольшинству» стало недоставать голосов для принятия ключевых реформаторских законопроектов. Если ничего в такой ситуации не предпринимать, «монобольшинству» грозит естественная для «либеральных» по природе систем диссоциация на «мономеньшинства» (вплоть до отдельно сидящего Бужанского).

Позволю себе резюме. Идея была забавна, спасибо, но ее время прошло и она больше не работает. Теперь «Слуге народа» необходим рефакторинг. Как будет выглядеть его результат, будет это очередная инновация или шаг назад, к большему консерватизму — не хочу гадать, потому что стране нужна не прикольно устроенная фракция в парламенте, а практическая имплементация системных реформ параллельно с успешным противостоянием агрессии России.

А когда это получится, новая задача не заставит себя ждать. Вызовов хватает.

Что же касается Бужанского и его игр в «сели-встали», то лично меня это, к моему облегчению, не касается.

[ Колонка опубликована в издании Слово і Діло ]

Свобода слова для людей, троллей, ботов и собак

Знаменитый программный принцип «Мне отвратительна ваша точка зрения, но я готов умереть за то, чтобы вы могли ее высказать» больше не актуален. Умирать по данному поводу сегодня нет не только никакой необходимости, но и смысла. Благодаря информационной революции (интернет, блог-платфомы, социальные сети) и право, и полную возможность высказаться получил буквально каждый. Включил смартфон, залогинился в твиттере, чирикнул пару раз про что-то горячее в смысле новостей — и ты уже на гребне славы, вместе с семью миллиардами точно таких же властителей дум.

Во времена писательницы Эвелин Холл, которая родила процитированную выше максиму, все было иначе. Сто с лишним лет назад радио еще не захватило мир, а телевидение было хоть и научной, но все же фантастикой. Переносчиком свободы слова в те времена была только бумажная пресса, и для того, чтобы в ней что-то чирикать, полагалось продемонстрировать значительно более существенные навыки мышления и изложения своих мыслей, чем это необходимо пользователям твиттера в наши дни. Из-за этих повышенных требований свобода слова тогда выглядела для большинства, способного читать прессу, но не способного для нее писать, чем-то вроде жреческого посвящения.

Эвелин Холл не случайно вложила процитированную фразу в уста Вольтера (она писала его художественную биографию и ей показалось забавным несколько осовременить его слишком тривиальную, по ее мнению, максиму «думайте сами и позволяйте думать и другим»). Именно Вольтер был одним из тех, кто мощно раскрутил маховик Рационального Века, а свободная пресса начала XX столетия была парусом, который наловчился ловить тугой ветер этого века и превращать его в социальную динамику. Памфлеты времен свержения французской монархии благодаря изобретению ротационной печати и тотальному распространению грамотности эволюционировали в полноценный демократический институт, который метко окрестили «четвертой властью». И доступ к этой «власти» в те времена был сладок и стоил многого.

Но у прессы эпохи Рационального Века был органический дефект, который вылез наружу еще сто лет спустя, когда появились социальные сети. Этим дефектом была опора на ту самую рациональность. На весомый аргумент. На ясную логику. На последовательность выводов. Правда, до определенного момента этот дефект считался важным достоинством, но те времена прошли, как только основной медиа-платформой вместо газет стали социальные сети, готовые вместо аргумента и логики с восторгом принять, поддержать и распространить практически анонимную реплику типа «что за пургу несет этот лысый».

С того момента, когда такие реплики начали набирать тысячи лайков и ретвитов, стало до отвращения ясно, что Рациональный Век себя трагически исчерпал, и что медиа стремительно переехали в новый век — в эпоху мемов, демотиваторов и троллинга. Классическая журналистика (которую никто не отменял, боже упаси) ощутила себя в тяжелом мировоззренческом кризисе и стала стала выглядеть в новых условиях такой же малоприменимой и архаичной, как ньютоновская механика на субсветовых скоростях. В новых условиях логически выстроенную и тщательно изложенную аналитическую концепцию можно было «убить» единственным комментом с «тролфейсом», который ни с чем не спорил, а потому и сам был совершенно неоспорим. Обращение к эмоциям аудитории медиа стало работать на порядки лучше, чем обращение к ее разуму, и на простом осознании этого наблюдательного факта состоялись такие эпохальные явления, как Трамп и Брексит. Короткий лозунг теперь повсюду бил сложный довод, а кукиш оказался блистательно эффективен против умствующего нобелиата, когда тот вдруг начинал нести что-то, с чем не была согласна ваша тусовка.

И над всем этим царил, благоухал и периодически напоминал о себе трубным зовом Принцип Свободы Слова, одна из важнейших ценностей современного либерального мироустройства.

Только теперь, после завершения Рационального Века, этот принцип уже не имел отношения к человеку разумному как к базовой для либерализма сущности. Он от этой сущности освободился. Свободу слова потребовали и запросто получили ее для себя (тем самым сделав ее почти бесполезной для других) анонимы, тролли и боты.

При этом новое качество информационной среды сформировало и новое качество самого принципа свободы слова. Пользователи получили практически полную свободу публичного высказывания, но, в отличие от прежних дикарских времен, совершенно не отягощенную ответственностью за это публичное высказывание.

Смотрите: средства массовой информации обязаны (по действующему закону) проверять сообщаемые факты и (по профессиональным журналистским кодексам) следить за разделением факта и мнения, а также блюсти баланс, давая читателю возможность ознакомится с альтернативными точками зрения на каждую проблему или обстоятельство. В то же время, скажем, блогер все это делать не только не обязан (он же не СМИ, какие к нему вопросы), но при этом и не скован ни обязательствами, ни даже ответственностью. Внимание, риторический вопрос: кто в итоге окажется с добычей в этих новых медиа-джунглях — тот, кто добровольно остается в ограничивающей его клетке, — или тот, кто вольно рыщет в информационных зарослях?

Наглядный пример. Когда Петру Порошенко на излете его президентства нужно было передать обществу рискованный в смысле обоснования месседж, что скандал с Гладковским никак с ним не связан, и вообще Гладковский безупречно гладок и пушист до чрезвычайности, пресс-служба Банковой не стала созывать СМИ на брифинг, а устроила пикник для «своих» блогеров. И блогеры после пикника массово постили селфи с Порохом, писали, что «скандал инспирирован врагами ПАП», что «обстоятельства сообщать нельзя», но при этом «вся эта история выглядит совсем не так, как кажется». Пресс-службе было хорошо — она отработала для босса пиар-акцию, не сделав при этом публичной никакую чувствительную для него информацию вообще. Блогерам было хорошо — они приобщились к Высокому, после чего дали понять читателям, что им есть что сообщить, но их просили пока этого не сообщать. Публика в очередной раз получила приятное впечатление, что истина где-то рядом, не узнав при этом вообще ничего конкретного.

И, обратите внимание, никакой ощутимой ответственности — ни для источника информации, ни для того, кто информацию транслировал. Да и аудитория, в сущности, никакого ответственного подхода ни от кого из них не ждет. Он ей просто не нужен. Селфи же были прикольные, чего еще ждать-то.

Так вот: фактическое растворение ответственности медиа — это то самое новое качество информационной среды, с которым сейчас придется научиться существовать нашей информационной цивилизации. Загонять эту новую среду в шаблоны «старых медиа» так же глупо, как втискивать релятивисткую физику в ньютоновскую механику. Свобода слова мутировала необратимо, и нам придется искать и создавать для этого принципа совершенно новый баланс прав и ответственности.

Возможно, эта мутация изменит всю либеральную доктрину целиком. Возможно, либеральная доктрина окажется более устойчивой, чем сейчас выглядит, и создаст эффективные компенсаторы. А возможно, что мы пройдем через еще одно революционное изменение информационной среды, после которого ответственность за публичное высказывание станет для каждого одновременно неизбежной и естественной, какой она была для респектабельных новостных медиа во времена покинувшей нас Эпохи Разума.

Да, и последнее — о свободе слова для собак. После всего сказанного не вижу для этого никаких препятствий. Собаки как источники информации ничем не хуже завзятых тролей, серийных ботов, анонимных телеграм-каналов и российских пропагандистских помоек.

И других средств массовой информации, которые мы заслуживаем.

[ Колонка опубликована в издании Слово і Діло ]

«Правильный» референдум: где Крым, а где Восточный Тимор

Я никогда не был в Восточном Тиморе, но при этом Восточный Тимор мне уже порядком надоел.

Хорошо, не сам Восточный Тимор, а его референдум о независимости, который мне раз за разом приводят как пример «правильного референдума». Мол, если провести такой же (в кавычках) «правильный» референдум в Крыму, то можно исправить известное международное неудовольствие от (без кавычек) неправильного «крымского референдума» 2014 года.

Идея о повторном «правильном» референдуме по Крыму неоднократно выскакивала у множества российских оппозиционных деятелей — от целого Навального и почти до мышей. Если не ошибаюсь, крайним в этой очереди сейчас стоит новый лидер российской партии «Яблоко» Николай Рыбаков. Но если он уже не крайний (ибо много их, упавших в эту бездну), скажите нынешнему крайнему, чтобы за ним больше не занимали.

Сейчас объясню, почему.

Главная проблема идеи «второго референдума» в том, что, как я уже писал ранее, не существует юрисдикции, в которой он может быть проведен.

Может ли он быть проведен в российской юрисдикции? С какой стати, если во всем цивилизованном мире признается, что на Крым безусловно распространяется суверенитет Украины, и Украина от своего суверенитета над Крымом отказываться не собирается. О том, что законодательство России не допускает проведения референдумов на тему отчуждения от нее любых территорий (тем более таких, которые России не принадлежат), после этого можно и не упоминать. Украина и без того подобный сценарий «урегулирования» заведомо не примет.

Ладно. Может ли такой референдум состояться в украинской юрисдикции? Может, но проведение любого референдума в Крыму под юрисдикцией Украины возможно, что очевидно, только после полной деоккупации Россией полуострова и восстановления на его территория действия законов Украины. Есть основания полагать, что такой сценарий не будет считать «урегулированием» уже Россия.

На этом мечты сторонников «правильного» референдума для Крыма можно было бы и закрыть, как обанкротившийся ресторан, если бы не кейс того самого Восточного Тимора. Именно о нем в пиковый момент дискуссии сторонники и вспоминают.

В Восточном Тиморе, джентльмены, действительно был проведен в 1999 году референдум о независимости этой территории, причем проведен под специально созданной для этого международной юрисдикцией под эгидой ООН. Единственный в своем роде успешный кейс. Создание такой юрисдикции понадобилось потому, что другой законной и международно признанной юрисдикции для Восточного Тимора в тот момент просто не существовало.

С 1702 года Восточный Тимор был колонией Португалии, но Португалия оттуда ушла по своей воле в 1974 году. На освободившееся место тут же пришли оккупационные силы Индонезии, пламенный борец с европейским колониализмом генерал Сухарто и его «новый порядок». Восточный Тимор был формально аннексирован (причем эту аннексию не признали большинство членов ООН) и удерживался в орбите влияния Индонезии нешуточным террором, искусственным голодом и массовыми репрессиями до тех пор, пока «новый порядок» Сухарто в 1998 году не обанкротился окончательно и фактически не отказался от продления своей юрисдикции над Восточным Тимором — на ее продление у страны просто не стало средств.

Для Восточного Тимора открылось окно возможностей, которым национальное движение за независимость вполне сумело воспользоваться. За время оккупации индонезийские войска и спецслужбы сократили население Восточного Тимора, по разным подсчетам, не то на четверть, не то наполовину. Поэтому нет ничего удивительного в том, что на организованном под эгидой (и давлением) ООН референдуме 1999 года большинство голосов было отдано за полную независимость Восточного Тимора. Которая и была провозглашена по окончании переходного периода в 2002 году.

В этой истории, конечно, можно усмотреть некоторые параллели с оккупацией Крыма. Если кому-то из россиян нравится проводить параллели между режимом Сухарто и режимом Путина, флаг им в руки — им видней. Но в контексте «окна возможностей» для проведения референдума о государственной принадлежности территории Восточного Тимора принципиальным стал именно «вакуум» суверенитета, который пришлось заполнять временной юрисдикцией ООН. Чужая юрисдикция над Восточным Тимором кончилась по внешним причинам, а своя еще не была им сформирована.

В Крыму такого «вакуума» не было ни одной секунды. Украина никогда не отказывалась от суверенитета над Крымом, как Португалия над Тимором, не отзывала свою юрисдикцию и не допускала введение какой бы то ни было иной, как Индонезия. Это признано на уровне ООН и подтверждено международным консенсусом. Оккупация полуострова Россией и его аннексия были осуществлены в нарушение безусловно действовавших в тот момент международных соглашений, и это также подтверждено международным консенсусом.

Поэтому, с точки зрения международного права, оснований для введения какой бы то ни было «международной юрисдикции» для проведения в Крыму «правильного референдума» по образцу Восточного Тимора просто не существует.

Поэтому мечтательным российским оппозиционерам, которым чешется «вернуть Крым» как-то по-особенному правильно, я могу посоветовать только одно: учите право, историю и матчасть.

Даже безнадежным мечтателям это иногда помогает.

[ Колонка опубликована на Крым.Реалии ]

«Особый статус» не для Донбасса, или Децентрализация на всю катушку

Еще в 2016 году «децентрализационный» пакет поправок в Конституцию Украины, решительно отмеченный президентом Порошенко как «неотложный», был столь же решительно Верховной Радой (и ее «официально пропрезидентским» коалиционным большинством) после рассмотрения в первом чтении отложен, фактически — убит. Причиной этого законоубийства чаще всего называли то, что проект Порошенко предполагал введение «особого статуса» для Донбасса, которого Россия требовала от Украины по Минским договоренностям.

Достаточно было одного взгляда на законопроект, чтобы убедиться, что названная причина — откровенная и безыскусная ложь. Единственный повод, который для этой манипуляции можно было найти в тексте проекта — абзац, которым в «Переходные положения» Конституции добавляется пункт 18: «Особенности осуществления самоуправления в отдельных районах Донецкой и Луганской областей определяются специальным законом». И все.

Но этой строчки хватило, чтобы депутатами овладели демонстративно панические настроения. Выглядело так, будто законодатели откровенно не верили, что им по силам принять на эту тему хоть сколько-нибудь вменяемый и пристойный закон. И одновременно как будто страшно боялись его не принять. Поэтому для них оказалось удобнее просто утопить «неотложные» конституционные поправки по децентрализации в процедуре. С концами.

Президентская администрация проект как бы предложила — а президентское парламентское большинство проект как бы не приняло. Полную гармонию увенчало то, что и президент на своих «неотложных» поправках затем совершенно не настаивал. И даже публично не напоминал. Ну, замылили и замылили. Фигня вопрос.

Чтобы до конца осознать сюрреализм тогдашней ситуации, стоит добавить, что закон «Об особом порядке местного самоуправления в отдельных районах Донецкой и Луганской областей» был принят Радой еще в сентябре 2014 года и с тех пор вполне беспрепятственно ежегодно продлевался. Не вызывая у депутатов вообще никакой паники. Хотя бы потому, что в условиях продолжающейся российской оккупации «отдельных районов Донецкой и Луганской областей» возможности применить его на деле все равно не было никакой, так что он оставался чистой формальностью.

В итоге единственным законодательно наблюдаемым результатом депутатской истерии стало не спасение Украины от кошмарного «особого статуса» Донбасса, а блокирование реформы по децентрализации на уровне Конституции. Ради чего, похоже, и был затеян и сыгран весь описанный выше парламентский спектакль.

Без принятых поправок в Конституцию и децентрализация, и реформа местного самоуправления могли осуществляться лишь частично, отдельными решениями Кабмина и частными законопроектами, проведенными через Раду — как, например, изменение порядка формирования местных бюджетов в пользу громад. Но такими решениями нельзя было ввести, скажем, предполагавшийся конституционными поправками принцип субсидиарности, согласно которому громады по своему усмотрению формируют пакеты полномочий, которые они передают на уровень области или общенациональный. То есть, принцип, согласно которому настоящая власть на местах на деле принадлежит именно местным громадам, а не нависающему над ними региональному чиновничеству.

Фактически, от блокирования с 2016 года «децентрализационных» поправок в Конституцию выиграло как раз киевское и областное чиновничество, которому не пришлось расставаться с привычным с советских времен бюрократическим (а заодно и коррупционным) полновластием.

Ну и Петр Алексеевич лишний раз показал, что его любимым инструментом управления реформами является ручной тормоз.

Однако все эти законодательные маневры, как и следовало ожидать, вовсе не уничтожили упоминаний об «особом статусе» Донбасса в Минских протоколах, о чем упорствующий в своих имперских фантазиях Кремль не устает напоминать — теперь, впрочем, уже новому президенту Украины. Перед Владимиром Зеленским встала ровно та же задача, которая стояла и перед Порошенко — раз уж Украина (пока) не выходит из минских соглашений, нужно найти способ каким-то образом формально им соответствовать. Но именно формально, ни в коем случае не нарушая четко обозначенные и несколько раз подчеркнутые общественными выступлениями «красные линии».

Именно для этого как нельзя лучше подходит настоящая, без дураков и борократического арапства, реформа децентрализации. Потому что большая часть минских «хотелок» относительно «особого статуса» как раз и относится к расширению прав местного самоуправления, а те «хотелки», которые к ним не относятся (вроде «права вето» в вопросах международных отношений), не могут быть удовлетворены в принципе (ради чего, собственно, Кремль их и придумал). То есть, так или иначе, вариант рационального ответа на Минск лежит в области децентрализации.

Представители офиса Зеленского (да и сам Зеленский) несколько раз вполне внятно и публично озвучили принятый ими подход: «особый статус» при проведении реформы децентрализации будет, но получат его не Донбас и Луганск, а вообще все регионы Украины. Без исключения. Включая Донецк, Луганск и Крым. Все регионы страны должны пользоваться безусловно равными правами в части местного и регионального самоуправления. Это честно. Это абсолютно по-европейски. И это, что особенно забавно, формально вполне соответствует минским договоренностям.

Лучший способ дать кому-то «особый статус» — дать его всем. А то, что при этом статус перестанет быть «особым», то это чушь, мелочи, незначительный побочный эффект.

Забавно еще и то, что Донецк, Луганск и Крым при таком подходе оказываются с «особым статусом», но в проигрыше по сравнению с другими регионами Украины. Если для Одесской области, Львовской, Харьковской, Ивано-Франковской и прочих свободных от российской оккупации регионов расширение прав самоуправления вступает в силу при осуществлении реформы без задержек, то для оккупированных территорий — только после их полного возвращения в правовое поле Украины. То есть, после переходного реабилитационного периода, который начнется по завершении деоккупации и продлится как минимум несколько лет.

Само собой, озвученный подход, при всей его теоретической красоте, требует крайне тщательного и качественного реформаторского менеджмента, которого у команды Зеленского пока, увы, не наблюдается. Правильная стратегическая заявка — это хорошо, но она ни на что не влияет, пока остается лишь заявкой. Важна именно практическая реализация стратегии.

А этой реализации будет мешать не только киевское и региональное чиновничество, которое не желает менять привычные командно-административные ухватки и приспосабливаться к тому, что вектор власти будет направлен не из Киева на места, а в строго обратном направлении. Состояние общества тоже не слишком благоприятно для практической реформы децентрализации. Например, граждане по-прежнему не видят проблемы в том, что власть на местах систематически получают (причем получив на выборах поддержку большинства избирателей) деятели с устойчивой репутацией воров и коррупционеров, а национальная судебная система пока не в состоянии конвертировать эти репутации в приговоры.

Люди пока не осознают, что выбирают местную власть прежде всего для себя и в своих интересах. Это осознание укоренится только после нескольких циклов выборов и формирования системы уже нормального местного самоуправления, если ее вообще удастся создать по итогам реформы.

Но другого варианта, если мы действительно собираемся строить по-настоящему европейскую страну, у Украины просто нет.

[ Колонка опубликована на Слово і Діло]

Президентское дело: ответственность депутата Порошенко

Петр Порошенко

Вызовы пятого президента Украины Петра Порошенко на допросы в Государственное бюро расследований (ГБР) стали в последние несколько месяцев регулярно повторяющимся мотивом новостных лент. Соратники и сторонники Петра Алексеевича привычно именуют попытки снять с него показания «политическим давлением» или даже «политическим преследованием», противники же отставного хозяина Банковой столь же привычно злорадствуют и изнемогают в ожидании подробностей официальных обвинений.

Обвинений, однако, нет, вместо них есть только пульсирующий эхом медийный шум. «Президентское дело», появления которого вожделеет публика на обеих трибунах — и болеющих «за», и болеющих «против», — все никак не соберется во вменяемый документ, без которого все слишком и не слишком доброжелательные комментарии остаются лишь не вполне свежими испарениями над вечной рябью киевских политтехнологических болот.

Между тем, за всеми этими вызовами на допросы, доставленными и недоставленными повестками и сопровождающим их информационным пыхтением не просматривается ничего, кроме унылой регламентной рутины. Госбюро расследований по закону обязано контролировать деятельность именно политиков и госслужащих, включая работу президента страны, это его штатная функция как государственного органа. И (если ГБР в нынешнем его состоянии действительно способно эту функцию выполнять) в интересе Бюро к предыдущему президенту в принципе нет ничего удивительного. Вопросы к деятельности Порошенко, по которым требуется официальное разъяснение в части их соответствия закону, были и в период его президентства, и остаются сейчас. Эти вопросы по понятным причинам откладывались до неизбежного момента, когда Петр Алексеевич перейдет из статуса действующего президента в статус президента почетного. Этот момент настал, после чего отложенные вопросы вполне закономерно начали задаваться.

Петр Порошенко
Петр Порошенко

А больше ничего примечательного, в сущности, и не происходит. За время своего президентства Петр Алексеевич не раз и не два заявлял, что несет полную ответственность за свои действия и решения в тех рамках, что предусмотрены Конституцией Украины для его высокого поста. Эти его действия и решения, а также связанная с ними ответственность, никуда не делись и после того, как Порошенко покинул кабинет на Банковой и перебрался на место лидера одной из оппозиционных парламентских фракций. И раз уж Петр Алексеевич эту ответственность так ясно и публично осознает, то и вопросы следователей ГБР в рамках законной компетенции Бюро не должны его удивлять, а необходимость отвечать на эти вопросы — тяготить.

В этом контексте крайне поучительно наблюдать, откуда вообще появляется информация о повестках, присылаемых на имя Порошенко. И если первоисточником оказывается его пресс-служба или пресс-служба «Европейской солидарности», то трудно отделаться от впечатления, что это просто политтехнологические попытки «монетизировать» чисто бюрократический процесс и использовать его для создания «Евросолидарности» имиджа партии политически преследуемой.

Совершенно не сомневаюсь, что если (вдруг и внезапно) против пятого президента действительно будет сформулировано внятное и обоснованное официальное обвинение, узнаем мы об этом точно не от пресс-службы его фракции. Но пока, вроде бы, такого обвинения не было. Зато были бурные обсуждения того, правильно или неправильно была доставлена повестка, пришлось или не пришлось Порошенко сдавать из-за вызова в ГБР билет и отменять поездку, пришел Прошенко на допрос или не пришел, а также дебаты вокруг вопроса запредельно важного и для хейтеров, и хайперов — за какую сумму ГБР купил Портнов и у кого именно.

Причиной всего этого бурления страстей я считаю то грустное обстоятельство, что национальная правоохранительная система в целом — включая и ГБР — привычно воспринимается обывателем (он же избиратель) как механизм карательный, а не юстициарный. И раз уж кому-то выписана повестка, так не для того, чтобы получить у вызываемого ответы на заданные под протокол вопросы, а для того, чтобы сразу отправить его на эшафот. В том же обывательском восприятии массовые казни вызванных повестками в ГБР политиков пока не происходят по единственной причине: система так паршиво выстроена, что не способна обеспечить даже простую доставку повестки. А без этого никакая казнь состояться, понятное дело, не может.

Стоит признать, что в последнем наблюдении есть рациональное зерно. Нынешняя правоохранительная и судебная система действительно выстроена из рук вон плохо, и даже то, что в ней когда-то работало, господин Портнов и его духовные предшественники и последователи привели в удручающее и максимально дырявое состояние. Удобное только для паразитирующих на этой дырявой системе крыс, которым нужна не ее работоспособность, а лишь знание доступных только им ходов и нор, благодаря которому они так успешно «решают дела» и создают убедительное для публики впечатление своей вездесущности, эффективности и незаменимости — даже при полностью раздолбанном механизме.

Кстати, один из вопросов, который (без всякой повестки) стоит задать Порошенко: почему он за время своей каденции так и не решился — на деле, а не на словах, — залатать дыры в правоохранительной и судебной системах и навсегда выгнать приватизировавших ее паразитов? Желания не было? Способности не нашлось? Политической воли? Или целью было именно сохранение системы в состоянии, в котором она никого из «политического крупняка» не способна потребовать ответственности? Или реформы успешно состоялись, и только из-за происков недругов и злопыхателей этого никто не заметил?

Как бы то ни было, именно эта система, дырявая или нет, сейчас один за другим шлет пятому президенту призывные сигналы.

Ответьте ей, Петр Алексеевич, что-нибудь по существу имеющихся вопросов. Сами же говорили, что готовы ответственность нести. Вот, пожалуйте. Это она и есть.

[ Колонка опубликована на портале Слово і Діло ]

Право на рабство

В ноябре 2016 года я приехал в нашу опустевшую севастопольскую квартиру, чтобы похоронить маму. Потом вернулся туда еще раз, через три месяца, для соблюдения последних печальных формальностей.

С тех пор оккупированный Крым как-то обходился без меня. Со старыми знакомыми, оставшимися на полуострове, я общался через интернет, иногда звонил на стационарные и мобильные телефоны, но по скайпу. Обычным звонком туда было не достучаться — смена национальных кодов для крымских номеров на российские корректно обрабатывалась при вызове только российскими АТС. А для скайпа нашлась хитрость — набираешь в нем вместо российского национального кода украинский, потом номер абонента — и говори. Слава Украине.

И с тех самых пор, с тяжелой для меня осени шестнадцатого года, я все перекатываю по извилинам два наблюдения, две темы, раз за разом всплывавшие в разговорах с теми севастопольцами, которые аннексию с готовностью признали и приход России на полуостров искренне приветствовали. Обе эти темы вызывали у них один и тот же когнитивный диссонанс, для пророссийского мировосприятия почти неразрешимый.

Первая тема обычно начиналась со вступления «как же так». «Как же так», — говорили они, — «мы же вывели Севастополь из Украины, чтобы избавиться от бесстыжего ворья, которое Киев нам насовал в городскую власть. Почему же наша любимая Россия оставила большинство воров на прежних должностях?»

Советский человек (а обобщенный севастополец, как показала недавняя история, остается одним из самых точных воплощений человека советского) свои отношения с властью строит через упование. Он на власть надеется и уповает, но самого себя с властью не ассоциирует. Для него власть одновременно находится недосягаемо выше его реальности, но при этом (почему-то) его реальности много чего должна. Например, защиту от «нападений бандеровских бронепоездов» должна обеспечить, и оборону от наколотых либеральными идеологическими наркотиками апельсинов. Или вот материальное благополучие обязана выписать, особенно пенсии. Или честных чиновников насовать повсюду вместо прежнего бесстыжего ворья.

Но если от воображаемых бандеровцев Путин севастопольцев еще в состоянии оказался защитить, то от реальной местной казнокрадии — увы. Тут упования на власть внезапно оказались тщетны.

«Но почему?» — говорили и говорят мои знакомые севастопольцы. — «Почему за несколько лет нельзя убрать прежних украинских, по уши замазавшихся в коррупции, и прислать новых, чистых, российских, проверенных?» — «Погодите, это же большей частью местные деятели, вы сами за них на выборах голосовали», — говорил я. — «Ты что, тупой,» — отвечали мне без вопросительного знака. — «Кого сверху назначили, за тех и голосовали, у нас как везде. По другому нигде и не бывает, вся эта демократия для того и устроена, чтобы власть правильных людей на места назначала».

У меня-то как раз бывало и «по другому», но у меня и реальность была какая-то другая. Не крымская. Не севастопольская.

И примерно на этом этапе общения вполне логично возникала вторая тема. Она обычно содержала рефрен «а что мы можем», хотя и не в первых строках. Первые строки были прямым продолжением предыдущей темы.

«Но некоторых же все-таки присылали сюда прямо из Кремля», — говорил я. — «Губернаторов вам в Севастополь назначали, еще много кого. Все, как вы и хотели. Не понравилось?» — «Так нам не тех присылали! Нам честных было нужно, компетентных! И чтобы любили Севастополь! Не таких, как раньше ставили из Киева! Правильных!» — «Ну и?..» — «Ну так а что мы можем… Кого прислали, того и прислали…»

Идея «Россия придет — порядок наведет» была одним из столпов севастопольского обывательского менталитета. Но Россия пришла, не наведя при этом ожидавшегося порядка. И мало того, что по всему Крыму она оставила сидеть в креслах предыдущих циничных рвачей, так вдобавок прислала еще и своих, куда более наглых. Вместо страстно ожидаемых севастопольским обывателем добрых и умелых путинских сподвижников.

Такой поворот не вписывался в сложившийся у обывателя миропорядок, рвал шаблоны. Россия оказалась как будто не совсем такой прекрасной, как мечталось в 2014 году. Жизненная практика трагически разошлась с привычными пропагандистскими клише. А ведь не должна была? Правда? Не должна была ведь?

И на фоне этого совершенно когнитивного диссонанса всплывало то самое привычное «ну так а что мы можем». Яркий симптом выученной беспомощности, привычной и неодолимой. Четко показывающий, что никакого «мы вывели Севастополь из Украины» не было, а было «нас вывели из Украины». И, чтобы не сомневаться в этом выводе, с такой естественной для севастопольского уха пассивной зависимостью от чужих решений: «нам прислали», «нам навязали», «спустили сверху», «пусть нам дадут» и так далее.

Симптомы гражданского инфантилизма, мечты о политическом папочке, который всем послушным сделает хорошо, а всех непослушных показательно выпорет. Сон о добром номенклатурном барине. Совок души.

Человек, конечно, имеет полное право оставаться в зависимости. От государства, от идеологии, от хозяина, от чужого мнения. Этого ему никто не может запретить, раз уж ему так комфортнее.

В Украине таких тоже полно, недостатка не чувствуется. Но в Украине, уж так сложилось, стыдно быть чьим-то добровольным рабом. Не запрещено, но так же позорно, как из чистой трусости сдаться в плен.

А мой родной Севастополь — сдался. Без обороны. Потому что, во-первых, давно хотелось, а во-вторых, «ну а что мы могли поделать».

И, я думаю, не в последний раз. В недавнем телефонном разговоре: «Когда ты в следующий раз приедешь?» — «После деоккупации.» — «После чего?!.»

После деоккупации. Учите новое слово, земляки. Пригодится.

[ Колонка опубликована на Крым.Реалии ]

«Диджитализация»: реальная реформа или виртуальная показуха?

Идея «государства в смартфоне» и связанное с нею понятие «диджитализация государства» стали одним из главных публичных трендов пришедшей к власти в Украине «команды Зеленского». Но пока остается без ответа важнейший вопрос: о чем на самом деле идет речь? О глубокой системной реформе принятых у нас технологий государственного управления и народовластия — или же просто о косметической «оцифровке» отношений между требующим перемен обществом и государством, которое не может (а часто и не хочет) вылезти из привычной архаики?

«Быть демократией» или «казаться демократией»

Во многих постсоветских странах вопрос «быть или казаться» стал до отвращения государствообразующим.

«Казаться» — это строить демократический фасад, оставаясь по природе жесткой совковой автократией (как Беларусь) или даже клептократической клановой диктатурой (как Россия). На фасадах таких режимов вывешены напоказ чучела «демократических выборов» и «верховенства права», в то время как за фасадом госаппарат старательно обеспечивает полную управляемость и первым, и вторым в своих шкурных интересах (причем совершенно искренне не различает свой интерес и «интересы государства»). То есть, вместо собственно демократии создается карго-культ, дикарское подражание, имитирующее форму без понимания содержания.

«Быть» — это строить демократические институты по-настоящему, а не напоказ. Гнать карго-культ отовсюду, где он пытается застрять. Не давать государственному аппарату подменять своими интересами интересы избирателя. На деле обеспечить эффективность механизмов и народовластия, и общественного контроля за работой государства, и верховенство права, и принципиальное сочетание набора защищенных прав граждан в комплекте с гарантированной ответственностью за злоупотребление этими правами.

Украинское государство на протяжении почти трех последних десятилетий оставалась убежденным приверженцем принципа «казаться». Даже после Революции Достоинства, к которой привело как раз нежелание общества мириться со все более откровенными потугами выдавать насквозь проеденную коррупцией имитацию за настоящую демократию, государственный аппарат так и не смог осознать необходимость и неизбежность перехода от «казаться» к «быть». Выдавать пиар реформы судебной системы за настоящую реформу некоторое время можно, но создать таким пиаром эффективную (в терминах демократических, а не коррупционных) систему правосудия нельзя. И то, что наша судебная власть после пяти лет «решительных реформ» так и осталась в состоянии прежнего полного убожества, ясно говорит, насколько «решительными» были эти «реформы».

Привычка к «потемкинским» реформам

Побочным (на самом деле — прямым) эффектом неспособности власти отойти от «имитационного» подхода стало то, что в украинском обществе еще более закрепилось отношение к институтам власти как к гнездилищу всяческого жульничества, пустопорожнего трепа, показухи и прочего арапства. Сделать иные выводы, более комплиментарные для правящих элит, практика не позволяет ну никак.

Как и следовало ожидать, когда Владимир Зеленский сменил в президентском офисе Петра Порошенко, он унаследовал от предшественника и этот самый общественный скептицизм — теперь уже обращенный на него как на первое лицо государства, которое (государство, не лицо) на деле и неоднократно доказало, что доверия не заслуживает.

Вернуть доверие к государству Зеленский может, видимо, единственным способом — проведением результативных (с точки зрения избирателей) реформ, способных изменить сложившее у общества отношение к госаппарату. Понятно, что это задача не на один президентский срок, но за свою первую и последнюю каденцию Зеленский может хотя бы запустить этот процесс. И даже если мы допустим, что его намерения именно таковы, то выбор в качестве одного из ключевых направлений именно «диджитализации» государства мгновенно возвращает нас к вопросу «быть или казаться».

Потому что «государство в смартфоне» — это концепция реформирования не государства ткак такового, а только интерфейса к нему.

Витрина без магазина

Тут нужен наглядный пример.

Вспомните Amazon.com. (Для тех немногих, кто сам не вспомнит — это один из первых в мире интернет-сервисов, который начал продавать реальные товары исключительно через интернет). Для абсолютного большинства пользователей Амазон — это в первую очередь web-сайт, на котором можно оформить покупку. Но для тех, кто знает, как устроена интернет-торговля, Амазон — это сочетание глобальной сети складских терминалов, транспортной, финансовой и информационной логистики, детально проработанных регламентов платежей миллионам партнеров и уплаты налогов, инструментов подготовки, упорядочивания и отображения данных, алгоритмов сбора, хранения и анализа информации о предпочтениях пользователей, сети проектных групп, которые разрабатывают перспективные направления (от «экологической среды» для электронных книг до собственной автоматической доставки товаров с использованием дронов) — и еще много чего. Web-сайт в этой системе, конечно, тоже есть — как интерфейс, через который пользователь получает доступ к предлагаемым товарам и сервисам.

Но много бы стоил «виртуальный» сайт, если бы за ним «в реале» не крутилась отлаженная, как часы, и каждым действием доказывающая свою эффективность коммерческая машина? Ничего бы не стоил. Он был бы просто витриной без магазина, не более. Пустышкой. Фейком. Имитацией.

И точно так же — для того, чтобы «государство в смартфоне» стало чем-то осмысленным, необходимо прежде всего государство вне смартфона, но работающее хотя бы просто эффективно. Качественно выполняющее функции, которые на него возложены. Оборона и дипломатия. Финансы и экономика. Налоговое и таможенное регулирование. Юстиция и обеспечение верховенства права. Содействие реализации инфраструктурных проектов национального масштаба. Госуправление как таковое, в конце концов, включая реформирование государством своих собственных институций.

У нас это уже есть? Нет, мы только собираемся превратить наше государство в нечто эффективное. И пока что наше государство ощутимому результату предпочитает бесконечный процесс, а практическим переменам к лучшему — имитацию таких перемен.

Но во что превращаются «государство в смартфоне» и «диджитализация» без государства, эффективно работающего «в реале»? Правильно, в «виртуальную витрину», за стеклами которой нет вообще ничего полезного для избирателя.

Зато такая «витрина» — прекрасная новая площадка именно для показухи и имитации бурной деятельности. И если учесть усвоенные за десятилетия привычки нашего госаппарата, то именно показуху и имитацию мы в этой «витрине» и будем наблюдать в первую очередь. Репутация нашей системы государственного управления такова, что иного подхода в принципе не предполагает.

Государство на расстоянии посыла

На официальном сайте каждого министерства и любого крупного учреждения есть форма обратной связи — для запросов граждан и организаций, заявлений, всякого разного. Пару лет назад я воспользовался такой формой для отправки редакционного запроса, и, не получив от министерства ответ в положенный по закону срок, позвонил в пресс-службу. Дозвонился с трудом, но зато без всякого труда выяснил, что все обращения, которые направляются министерству через официальный сайт, в лучшем случае фильтруются как спам, а в худшем — вообще исчезают в никуда, поскольку для их получения назначен несуществующий адрес. Или — или. Точнее мне никто сказать не мог. Но зато все были уверены, что раз запросы через сайт никому не приходят и нигде не регистрируются (ну, так получилось), значит, и отвечать на них по закону не нужно, и что предельных сроков ответа для пропавшего запроса закон не предусматривает.

С электронными декларациями госслужащих историю помните? Все декларации в сети. Все состояния, поместья, вся наличка и понты в ассортименте. Все видно. И при этом все громко заданные вопросы «а на какие доходы вы так шикуете» эффективно отфильтровались в спам. Или ушли на несуществующий адрес.

Уверен, что нынешний чиновничий аппарат вполне способен наладить точно такой же обмен информацией не только с «государством в интернете», но и с «государством в смартфоне». Опыт есть. Ответственность не наступает — проверено.

Точно так же и у украинского избирателя есть опыт (и еще какой) держать государство с его инициативами, показухой и пиаром на расстоянии прямого посыла. Просто на всякий случай. Просто потому, что ничего иного от государства избиратель давно уже не получал, и ничего хорошего от него не ожидает.

И такое отношение Зеленский и его команда не сможет изменить, ограничившись модернизацией одной только «виртуальной» витрины. Без синхронной модернизации и решительного поднятия эффективности «реального» госаппарата никакая новая витрина не будет иметь смысла.

То обстоятельство, что акцент «команда Зе» делает именно на «витрине», а не на том, что будет (и будет ли вообще) работать за ней, разворачивает меня к крайне пессимистическим ожиданиям.

Хорошо, что я тоже избиратель, и тоже привык держать государство на расстоянии прямого посыла. Всегда готов, только дайте повод.

А ведь так хочется оптимизма. Рационального. Предметного. Обоснованного. Вдруг государству (в лице его лучших представителей) действительно надоест «казаться» — и оно предпочтет «быть»?

Ждем пока.

[ Опубликовано в издании Слово і Діло ]

Заблудившиеся в референдуме

В России партия «Яблоко» выбрала для себя нового главу, Николая Рыбакова, который сразу же счел нужным напомнить о позиции партии по вопросу оккупированного Крыма.

«…Мы признаем границы Украины 2013 года, как и весь мир», — сказал Рыбаков.

В декларациях о непризнании законности российской аннексии Крыма «Яблоко» вполне последовательно, — что, как говорится, нельзя не приветствовать. Проблема заключается в другом. «Яблоко», как и все прочие российские политические движения, постоянно рассматривает тему возвращения Крыма в Украину (возвращения, повторюсь, с их точки зрения неизбежного) одновременно в двух ракурсах, в принципе несовместимых — авторитарном российском и условно-либеральном европейском.

На практике выглядит этот идейный кадавр так.

Во-первых, заявляется, что референдум о статусе аннексированного Крыма «по российским стандартам проводиться не будет». И вообще, по словам Рыбакова, в России «с начала 1990-х годов не было ни одного референдума», где уж тут что-то проводить.

Во-вторых, тут же говорится, что референдум о статусе Крыма проводиться будет, но не по российским стандартам, а по стандартам «международным». «Как будет проводиться этот референдум, должна решить международная конференция», — заявляет Рыбаков.

Я лично ничего не имею против международных конференций. Но я слабо себе представляю, чтобы какая бы то ни было международная конференция вырабатывала механизмы проведения подобного референдума.

Во-первых, любая международная конференция по Крыму начнется с официального подтверждения территориальной целостности Украины и ее суверенитета над Крымом. Иная (российская) точка зрения на этот вопрос считается нынче в международном сообществе маргинальной и не набирает нужного количества баллов.

Во-вторых, подтвердив суверенитет Украины, международная конференция тем самым признает и неизбежность проведения гипотетического референдума в Крыму по законам именно Украины. Действительно, как метко заметил новый глава «Яблока», не по российским же законам его проводить. Следующий логичный вывод — проведение любого референдума в Крыму по законам Украины возможно только после деоккупации полуострова и полного восстановления на его территории суверенитета Украины.

То есть, ключевым вопросом для проведения любого референдума так или иначе остается вопрос — а в чьей юрисдикции он будет проведен?

В российской юрисдикции проведение такого референдума в принципе невозможно, даже после прихода к власти в Кремле мумии Явлинского. Если представить, что оно вдруг возможно, никуда не деться от того, что голосовать на российском референдуме смогут только граждане России. Согласится ли с этим Украина? Никогда.

Проведение референдума в юрисдикции Украины возможно только после эффективной деоккупации полуострова, причем голосовать на украинском рефередуме, сюрприз, смогут только граждане Украины. Согласится ли с этим Россия, даже возглавляемая мумией Явлинского? Вопрос риторический.

Остается третий вариант: референдум в международной юрисдикции. Однако такой юрисдикции в настоящее время просто не существует, во всяком случае, для решения вопросов государственного суверенитета. Единственный приемлемый пример подобного мероприятия, организованного под эгидой ООН, — референдум о независимости Восточного Тимора в 1999 году. Но там «международная юрисдикция» референдума была обусловлена именно окончанием индонезийской оккупации Восточного Тимора, который до начала этой оккупации был португальской колонией. Причем инициативу Восточного Тимора о проведении референдума совместно поддержали и Индонезия, и Португалия, которая отказалась от суверенитета над бывшей колонией в 1974 году. Вы видите здесь аналогии ситуации с Крымом? Я — нет.

Приходится с грустью констатировать, что заявления нового лидера «Яблока» хоть и вызваны благими намерениями, но в то же время основаны на чистом и незамутненном пренебрежении этими самыми «международными стандартами». Рыбаков просто не осознает, что именно «международные стандарты» требуют от России безусловной деоккупации Крыма, и что попытки выдвигать для этого какие-то условия — это и есть отступление от «международных стандартов».

Такая типичная для российских «системных оппозиционеров» позиция порождена их упорным самоубийственным стремлением действовать сугубо либеральными методами в глубоко антилиберальной среде. Периодически громко заявляя о том, что верховенства закона в России не существует, они продолжают поступать так, как будто верховенство закона в России все-таки есть. То есть, осознать реальность они способны, а принимать адекватные решения в соответствии с этим осознанием — увы. Они с готовностью соглашаются, что дышать водой человек пока не может, но сами при этом дыхание задерживать под водой не желают.

Могу представить, как такой «партийной принципиальности» аплодируют в Кремле.

Если, конечно, они там вообще замечают огрызок того, что когда-то было влиятельной в России политической партией.

[ Колонка опубликована в издании Слово і Діло ]

Украина: Мышь, которая должна зарычать

Владимир Зеленский и Дональд Трамп

«UkraineGate» все сильнее раскачивает президентское кресло под Дональдом Трампом, а политические аналитики все более упорно ищут объяснения феномену «украинского влияния» на американскую (и даже мировую) политику.

Ситуация выглядит в высшей степени парадоксально. Украина — экономически откровенно слабая страна с переходным политическим режимом: от типичной для пост-советских государств олигархическо-номенклатурной клептократии она с огромными сложностями (и серьезными ошибками) прокладывает собственный путь к либеральной демократии европейского типа. Внешнеполитическое влияние Украины, в сущности, формируется сейчас только двумя факторами — позитивным мировым восприятием Революции Достоинства 2013-14 годов и внезапно для многих продемонстрированной способностью противостоять гибридной агрессии гораздо более сильной в военном отношении России. Как же Украина, не имеющая ни возможностей, ни амбиций претендовать даже на региональное влияние, оказалась одним из ключевых факторов не только внешней, но даже внутренней политики США и Евросоюза?

Ответ на этот вопрос для Украины совсем не комплиментарен — это произошло помимо ее намерения. Как бы ни было сильно желание видеть в Украине умелого и самостоятельного игрока, она пока не сформировала собственной политической субъектности. На турнире глобальной политики она не игрок, а одна из фигур на доске, которая более-менее покладисто относится к тому, что ее позицию и движения определяют «настоящие» игроки. Дипломатия Украины десятилетиями была ориентирована не на разработку и реализацию собственного курса, а на удовлетворение политических «чего изволите» более влиятельных игроков, — сначала России, а затем Евросоюза.

Такая пассивность могла считаться «мудрой политикой», пока Украине удавалось балансировать между интересами «гроссмейстеров» и получать мелкие тактические плюсы от подвижек в ту или иную сторону — но не более того, и только пока внешняя политика оставалась относительно предсказуемой. Решительное обострение глобальной игры после аннексии Россией Крыма и ее военного вторжения в Донбасс не оставило места для расслабленной тактики, а к ведению собственной стратегической игры у власти Украины привычки не было — не было даже осознания того, что такой навык для страны жизненно важен. Незабвенный лозунг Остапа Бендера «Европа нам поможет» превратился в Украине из сатирического клише в генеральный вектор дипломатии.

Ирония заключалась в том, что Европа была не готова помогать Украине настолько полно, чтобы удовлетворить все упования Киева. Санкции против России? Да, но умеренно, без всяких отключений от SWIFT и остановок «Северного потока 2», чтобы не рвать отношения с капризным Кремлем. Поддержка Украины? Да, но тоже умеренно, никаких «зонтиков НАТО» и поставок серьезных вооружений, только кредиты и консультации МВФ при условии проведения эффективных политических и экономических реформ.

За пять лет этой добродушной «политики сдерживания агрессора» стало очевидно, что выигрывать войну — в том числе на дипломатическом фронте — за Украину никто не собирается, и что она, хочет того или нет, вынуждена будет выйти из состояния политической пассивности и превратиться в активного игрока с собственными интересами, целями и стратегиями.

И такой процесс, кажется, действительно начался — но совершенно не так, как можно было ожидать.

Любая игра строится на понимании ее правил. Добросовестный игрок понимает, как им следовать, а шулер знает, как их нарушать с выгодой и минимальным риском для себя. И пока Россия все более хамски передергивала карты, а Евросоюз сначала делал вид, что вообще не замечает неприкрытого жульничества, а потом пытался душеспасительными беседами обратить шулера к истинным ценностям, в игру включился Дональд Трамп — и нарушение привычных правил ведения политики из огорчительного исключения превратилось в обыденную норму.

Трамп взялся за глобальную политику с напором и азартом убежденного дилетанта, который любые «можно» и «нельзя» проверяет методом тыка и ни за что не поверит, что не стоит нырять в кипяток, пока не обварит в нем хотя бы палец. И Европа, и Китай, и Россия, и Украина в его представлении были коммерческими проектами, в которые можно вкладывать или не вкладывать деньги, вести игру на их подчинение или даже поглощение, а если они вдруг начнут показывать норов — наказать их долларом или лишением благорасположения.

Именно с таким подходом Трамп взялся за «налаживание отношений» с новым президентом Украины — но его указующий перст, которым, как он полагал, он давил на внешне безопасного и покладистого Зеленского, внезапно и неуместно вылез в аккурат рядом и вровень с Монументом Вашингтона, в самом что ни на есть змеином гнезде политических конкурентов Трампа, и мгновенно стал предметом громкого расследования Конгресса и поводом для импичмента.

Украина и ее президент и в этой истории оказались совершенно не в статусе политических игроков, а в статусе невинно пострадавших от, извините, невезучего пальца Дональда Трампа.

Задним числом понятно, что политический «самоподрыв» Трампа именно на «украинской мине» был более вероятен, чем аналогичная горькая неудача с какой-то иной страной. Именно на Украине, вопреки ее собственному желанию, сконцентрировался впечатляющий клубок мировых и региональных противоречий, вызванных многолетней деструктивной политикой Кремля. Именно Украина стала камнем, о который неожиданно для себя запнулся Путин в 2014 году, именно ее он рассматривает (и предлагает) как предмет торга в гипотетической «глобальной сделке» с США. Именно Украина стала причиной введенных против Кремля санкций, именно неразрешенность «украинского вопроса» не дает Европе и США смягчить риторику и политику в отношении отчаянно быкующего Путина, безнадежно упершегося одним рогом в украинский Крым, а другим — в украинский Донбасс. Другие-то свои задачи — и в Сирии, и в Ливии, и даже в Венесуэле, — он более-менее успешно для себя решает, не уставая благодарить за это Трампа лично и европейских бюрократов как класс. И только Украина, кто бы мог подумать, остается проблемой, которую у Кремля не получается быстро решить.

В такой ситуации у Украины, если она намерена выстоять, просто не остается другого выхода, кроме целенаправленного и осознанного формирования собственной субъектности как самостоятельного политического игрока, с интересами которого нельзя не считаться.

Понятно, что этот процесс находится пока на раннем этапе, — если он вообще начат (или хотя бы осознан руководством Украины), — а перспективы его тем более неясны.

Больше всего ситуация напоминает сюжет полузабытой сатирической комедии «Мышь, которая зарычала», снятой в 1959 году по сатирическому роману Леонарда Уибберли. По ее сюжету Великое Герцогство Фенвик, самая маленькая страна Европы, обнаруживает, что лишилось главного источника наполнения бюджета — экспорта в США единственной местной марки вина. Проблему не удается решить дипломатически — прежде всего из-за микроскопичности (с точки зрения Вашингтона) этого судьбоносного для Великого Герцогства вопроса. Американского орла не интересуют трудности европейских мышей.

И тогда «мышь» находит способ обрести собственную субъектность и зарычать так, чтобы ее все-таки услышали — воспользовавшись, неожиданно даже для себя самой, поглотившими американскую власть некомпетентностью и административной зашоренностью в сочетании с манией политического величия. (Ничего не напоминает?)

Реальная Украина, безусловно, находится в более перспективном положении, чем вымышленный ради хохмы Фенвик — вовлеченность в нешуточный скандал с импичментом Трампу ясно это демонстрирует. Воспользоваться ситуацией для создания и усиления политической субъектности страны — это не возможность, а безусловная обязанность украинской дипломатии.

[ Колонка опубликована на сайте Слово і Діло ]

Галушки по-нормандски: задачи Украины на переговорах по Донбассу

Если долгожданный раунд переговоров в «нормандском формате» действительно состоится, как ожидается, 9 декабря, то подготовка к нему уже должна быть завершена — как минимум вчерне. Это означает, что участники переговоров как минимум составили (а как максимум — согласовали) повестку встречи на высшем уровне. Если бы речь шла о партнерских переговорах, а не дипломатическом саммите с участием страны-агрессора и страны, которая является жертвой агрессии, имело бы смысл и утверждение, что принципиальные решения саммита также предварительно очерчены — или даже оформлены в готовые проекты.

Однако в сложившейся ситуации любая «игра в партнерство» — по крайней мере, на этапе подготовки встречи, — выглядела бы ходом пусть даже благородно-рыцарственным, но до отвращения идиотским. Россия по-прежнему пользуется всеми преимуществами положения наглого шулера — продолжает официально отрицать свою вовлеченность в войну на Донбассе, признавая в то же время, что безусловно поддерживает своих ставленников на неподконтрольных Киеву украинских территориях Донецка и Луганска, и определенно не чувствует нужды менять принятый подход. Кремль не видит проблемы в том, что одновременно продвигает два противоположных по смыслу тезиса — «рука в вашем кармане не наша» и «говорить о том, чтобы руку убрали, нужно с нами». Политическое лицемерие — вообще удобный инструмент для режимов, которые считают имидж циничного международного громилы своим репутационным достижением.

Такой подход в значительной степени подкрепляется тем грустным обстоятельством, что два «нейтральных» участника нормандских переговоров — Германия и Франция — склонны относиться к дипломатическому лицемерию России «с пониманием» (во всяком случае, до тех пор, пока они с полной определенностью не ощутят российскую руку в собственном кармане). Европа пока не чувствует себя в состоянии войны с Кремлем, даже «холодной», а потому действует в соответствии не с военными, а с привычными бюрократическими регламентами, согласно которым на успешных переговорах каждый должен «получить свое». И если для России «свое» — это желание держать руку в кармане Украины, то давайте, так и быть, поищем компромисс, который такую ситуацию допускает. В Молдове же получилось? Давайте и здесь попробуем.

Даже если реальное отношение Германии и Франции к принятому Кремлем образу поведения на международной арене и отличается от описанного в сторону большей, скажем так, принципиальности, это отношение почти никогда не выходит из области риторики в область практики. Происходит это не только из-за привычного для чиновничества ЕС бюрократического конформизма, но в значительной степени еще и потому, что такой подход годами подкреплялся бюрократическим конформизмом руководства Украины. Вместо того, чтобы выдвигать собственные инициативы и прилагать усилия, чтобы изменить политическую ситуацию в свою пользу, Киев предпочитал следовать фарватером, который партнеры из Евросоюза определяли для себя как наиболее комфортный. То есть, безропотно уступал инициативу — даже вполне осознавая, что это приведет не к разрешению ситуации с оккупированными территориями (включая Крым), а в лучшем случае к ее замораживанию на неопределенный срок.

Что, собственно, и состоялось — как формулировал монтер Мечников, «при полном непротивлении сторон». «Галушки по-нормандски» сами собой прыгали в рот партнерам Украины, удовлетворяя их конформистские хотелки, при этом в удивительном соответствии со стратегическими интересами России, а мы, какое счастье, благодаря этому сохраняли для Европы имидж «покладистых участников переговоров» — настолько покладистых, что готовы были жертвовать своими интересами в пользу чужого конформизма.

Публичные действия администрации Зеленского по донбасским переговорам с самого начала выглядели так, будто эти действия решают исключительно краткосрочные задачи. Больше всего это было похоже на то, что во главу угла поставлено проведение саммита в нормандском формате — и дальнейшее развитие темы деоккупации зависит практически только от результатов переговоров — или от отсутствия таких результатов, что гораздо более вероятно, учитывая ясно продемонстрированное намерение Кремля сохранить статус кво на Донбассе и в Крыму. Из-за такой «краткосрочности» наблюдаемой политики возникло представление (сформулированное множеством экспертов и политических противников Зеленского), что долгосрочное стратегическое планирование для новой администрации чуждо как таковое, а стало быть, мы находимся на накануне большой «зрады».

Конечно, нельзя полностью исключить, что у «команды Зеленского» полностью отсутствует стратегический подход. В конце концов, даже в бесконечно более опытном британском политическом истеблишменте, поддержанном государственными институциями многовековой выдержки, не обнаружилось достаточно интеллекта, чтобы предотвратить откровенно позорную историю с Brexit. Тем больше оснований опасаться, что интеллекта не достанет и политическим новичкам, за которыми нет поддержки сильных государственных институций. Однако в этом случае для Зе все закончится действительно быстро — «слив» переговоров в пользу России будет означать фактический конец его президентства, против которого в Украине настроены многочисленные активные группы. И не только политические и политизированные, но и вполне достаточно вооруженные. Новый Майдан, если он начнется, будет стрелять первым — и без команды.

Поэтому — а также принимая во внимание многочисленные заявления представителей администрации Зеленского, членов правительства и руководства партии «Слуга народа», которые их оппонентами или игнорируются, или представляются безосновательными, — куда интереснее попытаться спрогнозировать сценарии, подготовленные у Зеленского на случай как успеха, так и провала приближающихся переговоров в нормандском формате. (При этом стоит по-прежнему исходить из того, что «в открытую» Украина с Россией не играет, а потому мы не знаем настоящих планов Банковой — любые сделанные публично высказывания могут быть попытками ввести Кремль в заблуждение относительно действительных намерений новой администрации и ее способности их реализовать. Во время войны любой озвученный план становится уязвимым для противодействия со стороны противника, и разглашать свои истинные намерения в такой ситуации решится только полный идиот.)

Не знаю, как гипотетический «успех» будущих переговоров видит Зеленский, но в отношении «донбасского вопроса» я лично вижу реальные возможности только для очень ограниченных тактических подвижек — как, например, возвращение находящихся в России и Крыму заложников. Стратегических прорывов я не ожидаю совсем. Кремль ясно дал понять, что будет обсуждать деэскалацию на Донбассе только при выполнении условий, неприемлемых для Украины как независимого государства (эти условия так или иначе сводятся к повторению для Украины/Донбасса сценария «Молдова/Приднестровье», возможно, в ухудшенном варианте). Даже если принять как осмысленные намеки близких к Зеленскому деятелей, что якобы «Россия мечтает избавиться от Донбасса» для отмены части санкций, результат переговоров и в этом случае совершенно неочевиден. Мы все равно остаемся в неведении относительно того, какие уступки от Украины Путин потребует взамен — особенно учитывая, что до сих пор желания уступать под чьим-то давлением он не демонстрировал никогда. Тем более под давлением Германии и Франции, которые недавно проголосовали за возвращение российской делегации в ПАСЕ, а теперь публично заявляют о надеждах «восстановить конструктивное взаимопонимание» с РФ. В системе понятий Путина это означает практическое согласие лицемерной Европы на принятие его условий.

Все это приводит к мысли, что у Зеленского вполне могут считать переговорным успехом для Украины не конструктивные подвижки позиции России по Донбассу (и, тем более, по Крыму), а куда более вероятную демонстрацию Россией очевидной (в том числе для европейских участников переговоров) практической невозможности добиться подобных подвижек. Такой сценарий дает Украине существенные аргументы для того, чтобы поставить под сомнение обоснованность продолжения переговоров в «нормандском формате» как таковых — и выйти, наконец, с собственными инициативами относительно новых форматов международного сотрудничества по проблеме российской оккупации Донбасса и Крыма. С инициативами, которые будут достаточно дискомфортны для европейских бюрократов, чтобы вывести их из привычного состояния «раз переговоры идут, значит, что-то движется». Нет, джентльмены. Процесс без результата нужен только тем, кого устраивает сложившаяся ситуация.

Но что-то, конечно, движется. Украина за полгода приняла и реализовала целую серию предложений, которые пришли через Сайдика, ОБСЕ, «минскую» группу и «нормандскую» систему. Россия же не выполнила из направленных ей предложений почти ничего. Даже возвращение военнопленных и захваченных кораблей она осуществила с подчеркнутым игнорированием требований Международного морского трибунала. Так кому европейским партнерам в таком случае направлять претензии по «неуступчивости» и «неисполнительности»? Точно не к Украине, что бы там в РФ на этот счет не булькало.

Если такой итог переговоров станет реальностью, Украина сможет не только укрепить свои дипломатические позиции в отношениях с Евросоюзом, но и получит возможность перехватить инициативу по смене переговорного формата. Что для нее сейчас крайне важно, если переговоры с ЕС об усилении давления на Россию по вопросу деоккупации Донбасса и Крыма действительно рассматриваются Зеленским как существенный пункт его повестки.

[ Опубликовано в Слово і Діло ]