«Сели-встали» с Максимом Бужанским, или нужна ли в Раде жидкая фракция

Речь пойдет о вещах довольно серьезных, но начну я с Максима Бужанского.

Вообще-то, я не считаю депутата Бужанского персонажем, достойным пристального наблюдения. Я обычно не уделяю избыточного внимания участникам медийно-политических перфомансов, которые старательно и бурно имитируют собственное влияние на текущую повестку, но дальше имитации так и не идут. Или идут, но до дела не доходят.

Бужанский как раз из таких — среди так и не развившихся до индивидуальной политической субъектности нардепов фракции «Слуга народа» он подчеркнуто заметен, но для ситуационного анализа точно так же неинтересен, как и они. Образно говоря, если парламентская фракция — это пусть не особо толковая, но все-таки голова, то Бужанский на этой голове — шишка. Внешне, признаю, весьма заметная, но на внутреннее движение мысли никак не влияющая. И для моего рассмотрения поэтому совершенно не интересная. То есть, в шишке, конечно, тоже могут идти какие-то процессы, но представляющие интерес для совершенно другой области медицины.

Однако для наглядного разбора некоторых занимательных тем пример Максима Бужанского может быть полезен, и даже весьма.

А занимающий меня тезис — это гипотеза о политической природе фракции «Слуга народа».

В ноябре прошлого года я уже имел случай отметить в колонке «Фракция на скорую руку», что «…партийный список «Слуги народа» составлялся крайне спешно и на беспрецедентно вольных принципах — учитывая то, что партия в тот момент существовала только на бумаге, ничего иного ожидать не приходилось. В итоге у фракции СН сегодня есть достаточно жесткое организационное ядро, которое должно обеспечивать ее работоспособность, и намотанный на это ядро аморфный конструкт из стразиков, веточек и тряпочек, которые держатся на соплях и пластилине и нужны для изображения количества мандатов, необходимых для голосования в Верховной Раде».

Процитированное наблюдение относилось к функциональной структуре «фракции монобольшинства», но не затрагивало ее политическую природу. Как раз на примере Максима Бужанского эту природу можно попытаться показать.

Вот случай, когда Бужанский демонстративно остался сидеть, в то время как все прочие «слуги народа» встали, чтобы почтить минутой молчания память Небесной Сотни. Не сомневаюсь, что Бужанский намеренно спровоцировал возмущение в свой адрес — он вовсе не дурак, а потому последствия своих действий предвидеть способен. Именно поэтому тема для демонстрации была им избрана крайне чувствительная, так что осечки не дала бы ни при каком раскладе.

Затея, действительно, сработала. Причем возмущение общественности рухнуло не только на самого Бужанского (что ему и требовалось, поскольку шишка не может позволить себе уменьшаться в размерах), но и на всю «фракцию монобольшинства» — и это был уже бонус, заранее просчитать который было несколько сложней, хотя тоже возможно.

То есть, в итоге получилось, что вся фракция, добросовестно почтившая память Небесной Сотни минутой молчания, оказалась под огнем общественного порицания из-за того, что у нее не встал один-единственный Бужанский. Запомним это.

Через какое-то время лидер фракции Давид Арахамия сообщил журналистам в кулуарах, что Бужанский под могучим общественным давлением теперь согласен правильно вставать и садиться. А на вопрос, приложила ли фракция к воздействию на Бужанского руку (или что там у нее есть на такой случай), Арахамия спокойно заметил, что для этого не было необходимости, так как общественность сама отлично справилась с набиванием Бужанского до нужного объема и ожидаемый результат уже достигнут, так зачем же фракции этим озадачиваться.

В описанной ситуации характерно именно спокойствие, с которым лидер фракции комментировал ситуацию. Арахамия определенно показал, что воспринимает скандальера Бужанского как нечто достаточно самостоятельное в смысле не только принятия решений, но и несения ответственности за них. Фракция тоже, как он дал понять, воспринимает Бужанского как вполне самостоятельную боевую единицу. Самостоятельную настолько, что она уже умеет сама при необходимости прибирать за собой всякое такое, не привлекая для этого прочий, извините, дивизион.

Такой расслабленный подход достаточно нетрадиционен и для постсоветского политикума, и для постсоветского избирателя. Электорат привык воспринимать типичную парламентскую фракцию как сущность достаточно цельную и пирамидально структурированную, то есть — авторитарную по природе. Избиратель знает, что если такой сущности наподдать снизу, то пендель, если он достаточно силен, с высокой вероятностью дойдет до верхушки пирамиды, и там что-нибудь или мигнет, или икнет, или даже посыплется.

«Слуга народа», напротив, демонстрирует достаточно выраженную либеральную природу, для которой пендель снизу конкретно Бужанскому остается пенделем снизу только для самого Бужанского. Претензии прилетели лично к нему, а вся фракция полученный лично им пендель на себя не принимает. Не видит для этого оснований. На верхушку импульс не пошел.

Для избирателей, привыкших к совершенно другой (авторитарной) природе политических группировок, принятый «монобольшинством» «инновационный» подход выглядит, я думаю, раздражающим и диким. Избиратели привыкли, что фракции и партии ходят пафосным строем, пусть даже постоянно не попадая в ногу и в ритм маршевых барабанов. В их представлении аморфный и даже жидкий «Слуга народа», который не марширует под барабаны, а откровенно плещется под шелест дождя, вообще не выглядит как фракция или партия.

Между тем, именно такая «либеральная» по природе политическая структура более приспособлена к выживанию в ситуации быстрых перемен. Она может быстро адаптироваться, обтекать препятствия, способные наглухо стопорить более «жесткие» политические сущности, и переваривать по частям те задачи, которые не удается переварить целиком. Бизнес-сообщество, кстати, уже давно знает силу и возможности подобных структур (вспомним хотя бы «бизнес в стиле фанк» Нордстрема и Риддерстрале). Так почему бы действительно не перенести их достоинства и в политику?

Именно тут дискурс перестает быть томным, поскольку ответ на это вопрос известен — «либеральные» структуры значительно сложнее в управлении «сверху», поскольку строятся они «снизу» и значительную часть инициативы (и ответственности) оставляют именно «внизу».

Но наш «Слуга народа», как все помнят, строился «сверху», «внизу» у него в тот момент не было вообще ничего. И управляется он, — и в части стратегии, и даже в части тактики, — по-прежнему «сверху». Это вступает в противоречие с его собственной аморфной природой, которая плохо передает любой жесткий управляющий сигнал — что «сверху», что «снизу». То есть, если Бужанский в этой системе находится внизу, то достать его снизу пенделем много проще, чем сверху подзатыльником. Это дефект конструкции номер раз.

Два: «Слуга народа» функционирует в вертикально отстроенной и вполне авторитарной по природе государственной системе. И его задачей является принципиальное реформирование этой государственной системы. Для этого государственная система должна получать управляющие сигналы, которые она способна воспринять и интерпретировать. То есть — авторитарные. Даже сверхлиберальный демон Саакашвили, когда речь заходила о реформах, мгновенно превращался в демона сверхавторитарного. И это не было парадоксом: целенаправленное реформирование государства действительно требует временного усиления централизации управления им, даже если конечной целью реформы является децентрализация. Жесткость структуры государства делает его удобным для реализации единой управляющей стратегии (в нашем случае это стратегия реформирования), в то время как либеральной аморфность политической среды дает возможность для реализации множества стратегий частных. Поэтому «Слуга народа» (в его нынешнем виде) для эффективного реформирования государства Украина (в его нынешнем виде) концептуально непригоден. Это дефект конструкции номер два.

И, наконец, дефект конструкции номер три. Украина атакована Россией и находится в состоянии войны, в скобках — гибридной, — но все равно войны. Для победы в войне необходимы те же жесткость и эффективность в реализации принятых военных стратегий. Поэтому я отчаянно надеюсь, что «Слуга народа» не вздумает распространять свою аморфность еще и на военную сферу. В 1917 году подобный эксперимент был уже поставлен «приказом №1» Петросовета, который упразднил вертикаль подчинения в бывшей царской армии и ввел в ней демократию с элементами анархии. И через неделю армии просто не стало.

Всякой инновации, в том числе политической, свое время. У «либеральной» политической структуры будет блестящее будущее, если для нее удастся создать адекватную политическую среду. Но эта среда еще далеко не создана, а поэтому «либерально-жидкостный» «Слуга народа» и выглядит настолько неуместным среди давно и бесповоротно «кристаллизовавшихся» политических оппонентов.

Поэтому для эффективного движения в сторону реформ в Верховной Раде категорически необходим «Слуга народа 2.0». Нынешняя аморфность может обеспечить пассивную выживаемость фракции, но не дает ей работать как надежному проводнику стратегий.

Этап, когда фракция позволяла Бужанскому сидеть или лежать по его усмотрению и реализовывать его персональные хотелки в ущерб общей единой стратегии, закончился, когда «монобольшинству» стало недоставать голосов для принятия ключевых реформаторских законопроектов. Если ничего в такой ситуации не предпринимать, «монобольшинству» грозит естественная для «либеральных» по природе систем диссоциация на «мономеньшинства» (вплоть до отдельно сидящего Бужанского).

Позволю себе резюме. Идея была забавна, спасибо, но ее время прошло и она больше не работает. Теперь «Слуге народа» необходим рефакторинг. Как будет выглядеть его результат, будет это очередная инновация или шаг назад, к большему консерватизму — не хочу гадать, потому что стране нужна не прикольно устроенная фракция в парламенте, а практическая имплементация системных реформ параллельно с успешным противостоянием агрессии России.

А когда это получится, новая задача не заставит себя ждать. Вызовов хватает.

Что же касается Бужанского и его игр в «сели-встали», то лично меня это, к моему облегчению, не касается.

[ Колонка опубликована в издании Слово і Діло ]

Хватит быть «ведомыми»

Говорю об этом на каждом эфире. Пока мы не завладеем стратегической инициативой на международных площадках, мы не добьемся ничего. Без этого мы просто объект чужих политических стратегий. Мы можем их «отвергать», «принимать», чайник на них ставить — всем будет плевать.

Обстрелы на Донбассе будут начинаться и прекращаться, когда это будет нужно России. «12 пунктов по Донбассу» будут всплывать все чаще и чаще и превращаться в «112 пунктов», а потом и в «2112 пунктов», пока не всплывут окончательно. Трампу после выигранного импичмента нефиг делать снова учудить что-то с военной помощью — и теперь-то никто на этот счёт и не вякнет, уплочено.

Считаться с интересами Украины и Кремль, и Брюссель, и Вашингтон начнут тогда, когда мы вынудим их к этому. Поставим перед неудобной необходимостью. Возможности для этого есть. Потребовать создать новый международный формат по Крыму, раз уж Нормандский такой уязвимый. Потребовать разъяснений, почему Украина должна сохранять безъядерный статус, если Будапештский меморандум, как нам доходчиво объяснили партнеры, не стоит вообще ничего. Потребовать на том же основании от подписантов компенсировать нам передачу в РФ ядерных арсеналов. Поставить вопрос о том, что делает РФ с правом вето в Совбезе ООН, если по уставу ООН ее там вообще нет.

Это только то, что на поверхности лежит, и о чем много раз публично говорилось. И это то, что не делается уже шесть лет — из-за трусости, некомпетентности, безволия и привычки отсиживаться за чужими стратегиями.

Больше. Не. Получится.

Телеканал ATR: BUGÜN/Сьогодні. 14.02.20. Гість Сергій Бережний. Марафон з підтримки ATR. Частина 5

Сергей Бережной
BUGÜN/Сьогодні. 14.02.20. Гість Сергій Бережний. Марафон з підтримки ATR. Частина 5

«Правильный» референдум: где Крым, а где Восточный Тимор

Я никогда не был в Восточном Тиморе, но при этом Восточный Тимор мне уже порядком надоел.

Хорошо, не сам Восточный Тимор, а его референдум о независимости, который мне раз за разом приводят как пример «правильного референдума». Мол, если провести такой же (в кавычках) «правильный» референдум в Крыму, то можно исправить известное международное неудовольствие от (без кавычек) неправильного «крымского референдума» 2014 года.

Идея о повторном «правильном» референдуме по Крыму неоднократно выскакивала у множества российских оппозиционных деятелей — от целого Навального и почти до мышей. Если не ошибаюсь, крайним в этой очереди сейчас стоит новый лидер российской партии «Яблоко» Николай Рыбаков. Но если он уже не крайний (ибо много их, упавших в эту бездну), скажите нынешнему крайнему, чтобы за ним больше не занимали.

Сейчас объясню, почему.

Главная проблема идеи «второго референдума» в том, что, как я уже писал ранее, не существует юрисдикции, в которой он может быть проведен.

Может ли он быть проведен в российской юрисдикции? С какой стати, если во всем цивилизованном мире признается, что на Крым безусловно распространяется суверенитет Украины, и Украина от своего суверенитета над Крымом отказываться не собирается. О том, что законодательство России не допускает проведения референдумов на тему отчуждения от нее любых территорий (тем более таких, которые России не принадлежат), после этого можно и не упоминать. Украина и без того подобный сценарий «урегулирования» заведомо не примет.

Ладно. Может ли такой референдум состояться в украинской юрисдикции? Может, но проведение любого референдума в Крыму под юрисдикцией Украины возможно, что очевидно, только после полной деоккупации Россией полуострова и восстановления на его территория действия законов Украины. Есть основания полагать, что такой сценарий не будет считать «урегулированием» уже Россия.

На этом мечты сторонников «правильного» референдума для Крыма можно было бы и закрыть, как обанкротившийся ресторан, если бы не кейс того самого Восточного Тимора. Именно о нем в пиковый момент дискуссии сторонники и вспоминают.

В Восточном Тиморе, джентльмены, действительно был проведен в 1999 году референдум о независимости этой территории, причем проведен под специально созданной для этого международной юрисдикцией под эгидой ООН. Единственный в своем роде успешный кейс. Создание такой юрисдикции понадобилось потому, что другой законной и международно признанной юрисдикции для Восточного Тимора в тот момент просто не существовало.

С 1702 года Восточный Тимор был колонией Португалии, но Португалия оттуда ушла по своей воле в 1974 году. На освободившееся место тут же пришли оккупационные силы Индонезии, пламенный борец с европейским колониализмом генерал Сухарто и его «новый порядок». Восточный Тимор был формально аннексирован (причем эту аннексию не признали большинство членов ООН) и удерживался в орбите влияния Индонезии нешуточным террором, искусственным голодом и массовыми репрессиями до тех пор, пока «новый порядок» Сухарто в 1998 году не обанкротился окончательно и фактически не отказался от продления своей юрисдикции над Восточным Тимором — на ее продление у страны просто не стало средств.

Для Восточного Тимора открылось окно возможностей, которым национальное движение за независимость вполне сумело воспользоваться. За время оккупации индонезийские войска и спецслужбы сократили население Восточного Тимора, по разным подсчетам, не то на четверть, не то наполовину. Поэтому нет ничего удивительного в том, что на организованном под эгидой (и давлением) ООН референдуме 1999 года большинство голосов было отдано за полную независимость Восточного Тимора. Которая и была провозглашена по окончании переходного периода в 2002 году.

В этой истории, конечно, можно усмотреть некоторые параллели с оккупацией Крыма. Если кому-то из россиян нравится проводить параллели между режимом Сухарто и режимом Путина, флаг им в руки — им видней. Но в контексте «окна возможностей» для проведения референдума о государственной принадлежности территории Восточного Тимора принципиальным стал именно «вакуум» суверенитета, который пришлось заполнять временной юрисдикцией ООН. Чужая юрисдикция над Восточным Тимором кончилась по внешним причинам, а своя еще не была им сформирована.

В Крыму такого «вакуума» не было ни одной секунды. Украина никогда не отказывалась от суверенитета над Крымом, как Португалия над Тимором, не отзывала свою юрисдикцию и не допускала введение какой бы то ни было иной, как Индонезия. Это признано на уровне ООН и подтверждено международным консенсусом. Оккупация полуострова Россией и его аннексия были осуществлены в нарушение безусловно действовавших в тот момент международных соглашений, и это также подтверждено международным консенсусом.

Поэтому, с точки зрения международного права, оснований для введения какой бы то ни было «международной юрисдикции» для проведения в Крыму «правильного референдума» по образцу Восточного Тимора просто не существует.

Поэтому мечтательным российским оппозиционерам, которым чешется «вернуть Крым» как-то по-особенному правильно, я могу посоветовать только одно: учите право, историю и матчасть.

Даже безнадежным мечтателям это иногда помогает.

[ Колонка опубликована на Крым.Реалии ]

«Особый статус» не для Донбасса, или Децентрализация на всю катушку

Еще в 2016 году «децентрализационный» пакет поправок в Конституцию Украины, решительно отмеченный президентом Порошенко как «неотложный», был столь же решительно Верховной Радой (и ее «официально пропрезидентским» коалиционным большинством) после рассмотрения в первом чтении отложен, фактически — убит. Причиной этого законоубийства чаще всего называли то, что проект Порошенко предполагал введение «особого статуса» для Донбасса, которого Россия требовала от Украины по Минским договоренностям.

Достаточно было одного взгляда на законопроект, чтобы убедиться, что названная причина — откровенная и безыскусная ложь. Единственный повод, который для этой манипуляции можно было найти в тексте проекта — абзац, которым в «Переходные положения» Конституции добавляется пункт 18: «Особенности осуществления самоуправления в отдельных районах Донецкой и Луганской областей определяются специальным законом». И все.

Но этой строчки хватило, чтобы депутатами овладели демонстративно панические настроения. Выглядело так, будто законодатели откровенно не верили, что им по силам принять на эту тему хоть сколько-нибудь вменяемый и пристойный закон. И одновременно как будто страшно боялись его не принять. Поэтому для них оказалось удобнее просто утопить «неотложные» конституционные поправки по децентрализации в процедуре. С концами.

Президентская администрация проект как бы предложила — а президентское парламентское большинство проект как бы не приняло. Полную гармонию увенчало то, что и президент на своих «неотложных» поправках затем совершенно не настаивал. И даже публично не напоминал. Ну, замылили и замылили. Фигня вопрос.

Чтобы до конца осознать сюрреализм тогдашней ситуации, стоит добавить, что закон «Об особом порядке местного самоуправления в отдельных районах Донецкой и Луганской областей» был принят Радой еще в сентябре 2014 года и с тех пор вполне беспрепятственно ежегодно продлевался. Не вызывая у депутатов вообще никакой паники. Хотя бы потому, что в условиях продолжающейся российской оккупации «отдельных районов Донецкой и Луганской областей» возможности применить его на деле все равно не было никакой, так что он оставался чистой формальностью.

В итоге единственным законодательно наблюдаемым результатом депутатской истерии стало не спасение Украины от кошмарного «особого статуса» Донбасса, а блокирование реформы по децентрализации на уровне Конституции. Ради чего, похоже, и был затеян и сыгран весь описанный выше парламентский спектакль.

Без принятых поправок в Конституцию и децентрализация, и реформа местного самоуправления могли осуществляться лишь частично, отдельными решениями Кабмина и частными законопроектами, проведенными через Раду — как, например, изменение порядка формирования местных бюджетов в пользу громад. Но такими решениями нельзя было ввести, скажем, предполагавшийся конституционными поправками принцип субсидиарности, согласно которому громады по своему усмотрению формируют пакеты полномочий, которые они передают на уровень области или общенациональный. То есть, принцип, согласно которому настоящая власть на местах на деле принадлежит именно местным громадам, а не нависающему над ними региональному чиновничеству.

Фактически, от блокирования с 2016 года «децентрализационных» поправок в Конституцию выиграло как раз киевское и областное чиновничество, которому не пришлось расставаться с привычным с советских времен бюрократическим (а заодно и коррупционным) полновластием.

Ну и Петр Алексеевич лишний раз показал, что его любимым инструментом управления реформами является ручной тормоз.

Однако все эти законодательные маневры, как и следовало ожидать, вовсе не уничтожили упоминаний об «особом статусе» Донбасса в Минских протоколах, о чем упорствующий в своих имперских фантазиях Кремль не устает напоминать — теперь, впрочем, уже новому президенту Украины. Перед Владимиром Зеленским встала ровно та же задача, которая стояла и перед Порошенко — раз уж Украина (пока) не выходит из минских соглашений, нужно найти способ каким-то образом формально им соответствовать. Но именно формально, ни в коем случае не нарушая четко обозначенные и несколько раз подчеркнутые общественными выступлениями «красные линии».

Именно для этого как нельзя лучше подходит настоящая, без дураков и борократического арапства, реформа децентрализации. Потому что большая часть минских «хотелок» относительно «особого статуса» как раз и относится к расширению прав местного самоуправления, а те «хотелки», которые к ним не относятся (вроде «права вето» в вопросах международных отношений), не могут быть удовлетворены в принципе (ради чего, собственно, Кремль их и придумал). То есть, так или иначе, вариант рационального ответа на Минск лежит в области децентрализации.

Представители офиса Зеленского (да и сам Зеленский) несколько раз вполне внятно и публично озвучили принятый ими подход: «особый статус» при проведении реформы децентрализации будет, но получат его не Донбас и Луганск, а вообще все регионы Украины. Без исключения. Включая Донецк, Луганск и Крым. Все регионы страны должны пользоваться безусловно равными правами в части местного и регионального самоуправления. Это честно. Это абсолютно по-европейски. И это, что особенно забавно, формально вполне соответствует минским договоренностям.

Лучший способ дать кому-то «особый статус» — дать его всем. А то, что при этом статус перестанет быть «особым», то это чушь, мелочи, незначительный побочный эффект.

Забавно еще и то, что Донецк, Луганск и Крым при таком подходе оказываются с «особым статусом», но в проигрыше по сравнению с другими регионами Украины. Если для Одесской области, Львовской, Харьковской, Ивано-Франковской и прочих свободных от российской оккупации регионов расширение прав самоуправления вступает в силу при осуществлении реформы без задержек, то для оккупированных территорий — только после их полного возвращения в правовое поле Украины. То есть, после переходного реабилитационного периода, который начнется по завершении деоккупации и продлится как минимум несколько лет.

Само собой, озвученный подход, при всей его теоретической красоте, требует крайне тщательного и качественного реформаторского менеджмента, которого у команды Зеленского пока, увы, не наблюдается. Правильная стратегическая заявка — это хорошо, но она ни на что не влияет, пока остается лишь заявкой. Важна именно практическая реализация стратегии.

А этой реализации будет мешать не только киевское и региональное чиновничество, которое не желает менять привычные командно-административные ухватки и приспосабливаться к тому, что вектор власти будет направлен не из Киева на места, а в строго обратном направлении. Состояние общества тоже не слишком благоприятно для практической реформы децентрализации. Например, граждане по-прежнему не видят проблемы в том, что власть на местах систематически получают (причем получив на выборах поддержку большинства избирателей) деятели с устойчивой репутацией воров и коррупционеров, а национальная судебная система пока не в состоянии конвертировать эти репутации в приговоры.

Люди пока не осознают, что выбирают местную власть прежде всего для себя и в своих интересах. Это осознание укоренится только после нескольких циклов выборов и формирования системы уже нормального местного самоуправления, если ее вообще удастся создать по итогам реформы.

Но другого варианта, если мы действительно собираемся строить по-настоящему европейскую страну, у Украины просто нет.

[ Колонка опубликована на Слово і Діло]

Президентское дело: ответственность депутата Порошенко

Петр Порошенко

Вызовы пятого президента Украины Петра Порошенко на допросы в Государственное бюро расследований (ГБР) стали в последние несколько месяцев регулярно повторяющимся мотивом новостных лент. Соратники и сторонники Петра Алексеевича привычно именуют попытки снять с него показания «политическим давлением» или даже «политическим преследованием», противники же отставного хозяина Банковой столь же привычно злорадствуют и изнемогают в ожидании подробностей официальных обвинений.

Обвинений, однако, нет, вместо них есть только пульсирующий эхом медийный шум. «Президентское дело», появления которого вожделеет публика на обеих трибунах — и болеющих «за», и болеющих «против», — все никак не соберется во вменяемый документ, без которого все слишком и не слишком доброжелательные комментарии остаются лишь не вполне свежими испарениями над вечной рябью киевских политтехнологических болот.

Между тем, за всеми этими вызовами на допросы, доставленными и недоставленными повестками и сопровождающим их информационным пыхтением не просматривается ничего, кроме унылой регламентной рутины. Госбюро расследований по закону обязано контролировать деятельность именно политиков и госслужащих, включая работу президента страны, это его штатная функция как государственного органа. И (если ГБР в нынешнем его состоянии действительно способно эту функцию выполнять) в интересе Бюро к предыдущему президенту в принципе нет ничего удивительного. Вопросы к деятельности Порошенко, по которым требуется официальное разъяснение в части их соответствия закону, были и в период его президентства, и остаются сейчас. Эти вопросы по понятным причинам откладывались до неизбежного момента, когда Петр Алексеевич перейдет из статуса действующего президента в статус президента почетного. Этот момент настал, после чего отложенные вопросы вполне закономерно начали задаваться.

Петр Порошенко
Петр Порошенко

А больше ничего примечательного, в сущности, и не происходит. За время своего президентства Петр Алексеевич не раз и не два заявлял, что несет полную ответственность за свои действия и решения в тех рамках, что предусмотрены Конституцией Украины для его высокого поста. Эти его действия и решения, а также связанная с ними ответственность, никуда не делись и после того, как Порошенко покинул кабинет на Банковой и перебрался на место лидера одной из оппозиционных парламентских фракций. И раз уж Петр Алексеевич эту ответственность так ясно и публично осознает, то и вопросы следователей ГБР в рамках законной компетенции Бюро не должны его удивлять, а необходимость отвечать на эти вопросы — тяготить.

В этом контексте крайне поучительно наблюдать, откуда вообще появляется информация о повестках, присылаемых на имя Порошенко. И если первоисточником оказывается его пресс-служба или пресс-служба «Европейской солидарности», то трудно отделаться от впечатления, что это просто политтехнологические попытки «монетизировать» чисто бюрократический процесс и использовать его для создания «Евросолидарности» имиджа партии политически преследуемой.

Совершенно не сомневаюсь, что если (вдруг и внезапно) против пятого президента действительно будет сформулировано внятное и обоснованное официальное обвинение, узнаем мы об этом точно не от пресс-службы его фракции. Но пока, вроде бы, такого обвинения не было. Зато были бурные обсуждения того, правильно или неправильно была доставлена повестка, пришлось или не пришлось Порошенко сдавать из-за вызова в ГБР билет и отменять поездку, пришел Прошенко на допрос или не пришел, а также дебаты вокруг вопроса запредельно важного и для хейтеров, и хайперов — за какую сумму ГБР купил Портнов и у кого именно.

Причиной всего этого бурления страстей я считаю то грустное обстоятельство, что национальная правоохранительная система в целом — включая и ГБР — привычно воспринимается обывателем (он же избиратель) как механизм карательный, а не юстициарный. И раз уж кому-то выписана повестка, так не для того, чтобы получить у вызываемого ответы на заданные под протокол вопросы, а для того, чтобы сразу отправить его на эшафот. В том же обывательском восприятии массовые казни вызванных повестками в ГБР политиков пока не происходят по единственной причине: система так паршиво выстроена, что не способна обеспечить даже простую доставку повестки. А без этого никакая казнь состояться, понятное дело, не может.

Стоит признать, что в последнем наблюдении есть рациональное зерно. Нынешняя правоохранительная и судебная система действительно выстроена из рук вон плохо, и даже то, что в ней когда-то работало, господин Портнов и его духовные предшественники и последователи привели в удручающее и максимально дырявое состояние. Удобное только для паразитирующих на этой дырявой системе крыс, которым нужна не ее работоспособность, а лишь знание доступных только им ходов и нор, благодаря которому они так успешно «решают дела» и создают убедительное для публики впечатление своей вездесущности, эффективности и незаменимости — даже при полностью раздолбанном механизме.

Кстати, один из вопросов, который (без всякой повестки) стоит задать Порошенко: почему он за время своей каденции так и не решился — на деле, а не на словах, — залатать дыры в правоохранительной и судебной системах и навсегда выгнать приватизировавших ее паразитов? Желания не было? Способности не нашлось? Политической воли? Или целью было именно сохранение системы в состоянии, в котором она никого из «политического крупняка» не способна потребовать ответственности? Или реформы успешно состоялись, и только из-за происков недругов и злопыхателей этого никто не заметил?

Как бы то ни было, именно эта система, дырявая или нет, сейчас один за другим шлет пятому президенту призывные сигналы.

Ответьте ей, Петр Алексеевич, что-нибудь по существу имеющихся вопросов. Сами же говорили, что готовы ответственность нести. Вот, пожалуйте. Это она и есть.

[ Колонка опубликована на портале Слово і Діло ]

Право на рабство

В ноябре 2016 года я приехал в нашу опустевшую севастопольскую квартиру, чтобы похоронить маму. Потом вернулся туда еще раз, через три месяца, для соблюдения последних печальных формальностей.

С тех пор оккупированный Крым как-то обходился без меня. Со старыми знакомыми, оставшимися на полуострове, я общался через интернет, иногда звонил на стационарные и мобильные телефоны, но по скайпу. Обычным звонком туда было не достучаться — смена национальных кодов для крымских номеров на российские корректно обрабатывалась при вызове только российскими АТС. А для скайпа нашлась хитрость — набираешь в нем вместо российского национального кода украинский, потом номер абонента — и говори. Слава Украине.

И с тех самых пор, с тяжелой для меня осени шестнадцатого года, я все перекатываю по извилинам два наблюдения, две темы, раз за разом всплывавшие в разговорах с теми севастопольцами, которые аннексию с готовностью признали и приход России на полуостров искренне приветствовали. Обе эти темы вызывали у них один и тот же когнитивный диссонанс, для пророссийского мировосприятия почти неразрешимый.

Первая тема обычно начиналась со вступления «как же так». «Как же так», — говорили они, — «мы же вывели Севастополь из Украины, чтобы избавиться от бесстыжего ворья, которое Киев нам насовал в городскую власть. Почему же наша любимая Россия оставила большинство воров на прежних должностях?»

Советский человек (а обобщенный севастополец, как показала недавняя история, остается одним из самых точных воплощений человека советского) свои отношения с властью строит через упование. Он на власть надеется и уповает, но самого себя с властью не ассоциирует. Для него власть одновременно находится недосягаемо выше его реальности, но при этом (почему-то) его реальности много чего должна. Например, защиту от «нападений бандеровских бронепоездов» должна обеспечить, и оборону от наколотых либеральными идеологическими наркотиками апельсинов. Или вот материальное благополучие обязана выписать, особенно пенсии. Или честных чиновников насовать повсюду вместо прежнего бесстыжего ворья.

Но если от воображаемых бандеровцев Путин севастопольцев еще в состоянии оказался защитить, то от реальной местной казнокрадии — увы. Тут упования на власть внезапно оказались тщетны.

«Но почему?» — говорили и говорят мои знакомые севастопольцы. — «Почему за несколько лет нельзя убрать прежних украинских, по уши замазавшихся в коррупции, и прислать новых, чистых, российских, проверенных?» — «Погодите, это же большей частью местные деятели, вы сами за них на выборах голосовали», — говорил я. — «Ты что, тупой,» — отвечали мне без вопросительного знака. — «Кого сверху назначили, за тех и голосовали, у нас как везде. По другому нигде и не бывает, вся эта демократия для того и устроена, чтобы власть правильных людей на места назначала».

У меня-то как раз бывало и «по другому», но у меня и реальность была какая-то другая. Не крымская. Не севастопольская.

И примерно на этом этапе общения вполне логично возникала вторая тема. Она обычно содержала рефрен «а что мы можем», хотя и не в первых строках. Первые строки были прямым продолжением предыдущей темы.

«Но некоторых же все-таки присылали сюда прямо из Кремля», — говорил я. — «Губернаторов вам в Севастополь назначали, еще много кого. Все, как вы и хотели. Не понравилось?» — «Так нам не тех присылали! Нам честных было нужно, компетентных! И чтобы любили Севастополь! Не таких, как раньше ставили из Киева! Правильных!» — «Ну и?..» — «Ну так а что мы можем… Кого прислали, того и прислали…»

Идея «Россия придет — порядок наведет» была одним из столпов севастопольского обывательского менталитета. Но Россия пришла, не наведя при этом ожидавшегося порядка. И мало того, что по всему Крыму она оставила сидеть в креслах предыдущих циничных рвачей, так вдобавок прислала еще и своих, куда более наглых. Вместо страстно ожидаемых севастопольским обывателем добрых и умелых путинских сподвижников.

Такой поворот не вписывался в сложившийся у обывателя миропорядок, рвал шаблоны. Россия оказалась как будто не совсем такой прекрасной, как мечталось в 2014 году. Жизненная практика трагически разошлась с привычными пропагандистскими клише. А ведь не должна была? Правда? Не должна была ведь?

И на фоне этого совершенно когнитивного диссонанса всплывало то самое привычное «ну так а что мы можем». Яркий симптом выученной беспомощности, привычной и неодолимой. Четко показывающий, что никакого «мы вывели Севастополь из Украины» не было, а было «нас вывели из Украины». И, чтобы не сомневаться в этом выводе, с такой естественной для севастопольского уха пассивной зависимостью от чужих решений: «нам прислали», «нам навязали», «спустили сверху», «пусть нам дадут» и так далее.

Симптомы гражданского инфантилизма, мечты о политическом папочке, который всем послушным сделает хорошо, а всех непослушных показательно выпорет. Сон о добром номенклатурном барине. Совок души.

Человек, конечно, имеет полное право оставаться в зависимости. От государства, от идеологии, от хозяина, от чужого мнения. Этого ему никто не может запретить, раз уж ему так комфортнее.

В Украине таких тоже полно, недостатка не чувствуется. Но в Украине, уж так сложилось, стыдно быть чьим-то добровольным рабом. Не запрещено, но так же позорно, как из чистой трусости сдаться в плен.

А мой родной Севастополь — сдался. Без обороны. Потому что, во-первых, давно хотелось, а во-вторых, «ну а что мы могли поделать».

И, я думаю, не в последний раз. В недавнем телефонном разговоре: «Когда ты в следующий раз приедешь?» — «После деоккупации.» — «После чего?!.»

После деоккупации. Учите новое слово, земляки. Пригодится.

[ Колонка опубликована на Крым.Реалии ]