Терроризм по-севастопольски: Охота на адмирала

Графская пристань в Севастополе. Открытка начала XX века

Среди документальных книг, посвященных революционному движению в Российской империи, есть работа, крайне неудобная по способу организации материала — «Календарь русской революции» под редакцией Владимира Бурцева, изданный впервые в 1907 году. Составитель оформил ее именно как календарь, разбив на двенадцать месяцев-глав и расписав, что, где и в какой год происходило революционного в каждый день месяца. То есть, хронология событий выдерживается не для всей книги, а для каждой календарной даты. И до тех пор, пока книга не появилась в электронной форме  через сто лет после книжного издания, пользоваться ею было удобно разве что для того, чтобы узнавать, какие революционные события происходили в данный конкретный день. И, если появлялось революционное вдохновение, праздновать годовщину того или иного свершения.  

Вероятно, желающие праздновать упомянутые в бурцевском «Календаре» события не иссякли и поныне, но работать с этой книгой жутковато. По большей части, «Календарь» выглядит как каталог свершавшихся именем революции или ради ее предотвращения убийств разной степени жестокости, удачных и неудачных покушений, локальных терактов и, значительно реже, массового насилия. 

Город флотского террора

Имперский Черноморский флот и его база Севастополь в этой панораме террора представлены вполне достойно. Особенно хорош календарь за 1906 год (далее все даты, ради соответствия текстам источников, указаны по старому стилю).

  • 27 января 1906 года. «Покушение на жизнь адмирала Чухнина в Севастополе. По приговору боевой организации партии с.-р., Измайлович стреляла в Чухнина на его квартире. По приказу Чухнина, Измайлович была немедленно расстреляна без суда. Чухнин был тяжело ранен, но выздоровел.»
  • 14 мая 1906 года. «В Севастополе брошены бомбы в коменданта крепости Неплюева. Масса жертв. Неплюев остался невредим. Арестован шестнадцатилетний Макаров, бросивший бомбу. Там же арестованы непричастный к этому делу с. р. Бор. Савинков и его товарищи.»
  • 6 июня 1906 года. «Возмущение крепостной артиллерии в Севастополе.»
  • 28 июня 1906 года. «По постановлению Б. О. партии с. — р. убит в Севастополе крестьянином Я. С. Акимовым главный адмирал Черноморского флота Чухнин.»
  • 21 июля 1906 года. «Побег Савинкова из гауптвахты в Севастополе.»
  • 30 июля 1906 года. «В Севастополе в военно-морском суде приговорены четверо к смертной казни и трое на бессрочную каторгу по делу о беспорядках на „Пруте“.»
  • 25 августа 1906 года. «В Севастополе убит жандармский подполковник Рогольт. „
  • 3 сентября 1906 года. «В Севастополе расстреляны матросы Дейнега и Кошуба.»
  • 25 сентября 1906 года. «Покушение на жизнь ген.-м. Думбадзе в Севастополе. Думбадзе легко ранен. Покушавшийся скрылся.»
  • 11 ноября 1906 года. «Многотысячный митинг солдат и матросов в Севастополе. Патрульным был убит командир роты, посланной разогнать митинг, и ранен вице-адмирал Писаревский.»

Сюжетов в этом списке, в сущности, немного, но каждый из них заслуживает отдельного рассказа. 

Вот, например, сюжет об убийстве командующего Черноморским флотом вице-адмирала Григория Павловича Чухнина. 

«Костер из человеческого мяса»

Чухнин был славен подавлением матросского восстания на «Потемкине», «Очакове» и на примкнувших к ним кораблях в ноябре 1905 года. Финал восстания, начавшегося в Одессе, непосредственно связан с Севастополем. Крейсер «Очаков», стоявший в Севастопольской бухте, был подожжен артиллерийским огнем береговых батарей, спасение выживших организовано не было. И, по утверждению непосредственных свидетелей, не по начальственному упущению, а намеренно. 

Вице-адмирал Григорий Чухнин
Вице-адмирал Григорий Чухнин

18 ноября московские «Биржевые ведомости» писали: 

«По слухам 16-го ноября в три часа дня началось кровопролитное сражение между восставшими матросами и сухопутными войсками. „Очаков“ и „Днестр“ потоплены; броненосец „Пантелеймон“ получил три пробоины; полгорода разрушены артиллерийскими снарядами. Брестский и другие полки взяли штурмом сражавшихся моряков; лейтенант Шмидт был при этом ранен и взят в плен».

1 декабря петербургская газета «Наша жизнь» публикует очерк-репортаж «Севастопольские события» Александра Куприна, который жил тогда в Балаклаве, видел происходившее своими глазами и назвал гибель «Очакова» «костром из человеческого мяса, которым адмирал Чухнин увековечил свое имя во всемирной истории». 

«…Когда при въезде, против казарм, поили лошадей, то узнали, что действительно горит „Очаков“. Отправились на Приморский бульвар, расположенный вдоль бухты. Против ожидания, туда пускали свободно, чуть ли не предупредительно. Адмирал Чухнин хотел показать всему городу пример жестокой расправы с бунтовщиками. Это тот самый адмирал Чухнин, который некогда входил в иностранные порты с повешенными матросами, болтавшимися на ноке…» 

Про «болтавшихся на ноке» Куприн, вероятно, слышал от кого-то из недоброжелателей адмирала, которых у командующего флотом было много. Достоверных свидетельств о подобных наглядных демонстрациях у историков нет. Хотя (как будет видно из дальнейшего) идея казней без суда адмиралу не была совсем уж чужда.

Чухнин, прочитав очерк, отдал приказ о выселении Куприна «из пределов Севастопольского градоначальства в течение суток». 

Но слово «палач» уже прозвучало, и даже вполне публично, а за словом в те времена часто следовало и дело. Планы покарать адмирала Чухнина за беспощадное подавление матросского восстания появились у боевой организации эсеров, и не только у нее. 

Жертва второго разбора

Впрочем, для эсеров, как писал в мемуарах «операционный директор» боевой организации Борис Савинков, это была задача «меньшей важности» — для террористической группы, которая выбирала жертв из списка имен имперских министров и великих князей, Чухнин был сравнительно мелкой добычей. Но пепел сожженных на «Очакове» все еще стучал в сердце прогрессивной общественности, так что уничтожение командовавшего этим ужасом адмирала выглядело задачей востребованной — и, что принципиально, вполне решаемой.

Проблема была в том, что руководство боевой организации, включая Азефа (еще не раскрытого тогда как провокатор составителем «Календаря русской революции» Бурцевым), базировалось в то время в Финляндии, в которой императорское охранное отделение свободы рук, в отличие от террористов, не имело. А Севастополь от Гельсингфорса был далеко. Поэтому боевую организацию банально опередили менее организованные, но более шустрые соратники по борьбе.

Екатерина Измайлович
Екатерина Измайлович

Как сообщала в 5 номере 1906 года столичная еженедельная юридическая газета «Право», «27-го января, в гор. Севастополе, к вице-адмиралу Чухнину явилась молодая женщина, назвавшаяся дочерью адмирала Чалеева. Будучи принята и воспользовавшись тем, что присутствовавший адъютант отошел в сторону, просительница вынула из кармана пистолет „Браунинга“ и произвела в вице-адмирала Чухнина четыре выстрела, причинившие ему тяжелые поранения. Стрелявшая женщина была убита часовым». 

Стреляла в Чухнина эсерка Екатерина Измайлович, к слову, дочь генерал-лейтенанта русской армии.

Известен (хотя и в чужом пристрастном изложении) рассказ свидетеля того покушения, ординарца армирала: 

«Говорит, хочу видеть адмирала. Доложили. Принял без задержки. Только эдак через минуту-две — вдруг: бах, бах, бах! Как мы всегда неотлучно были при адмирале, вот первый я и вбежал. Стоит эта самая барышня одна, плюгавенькая, дохленькая и вся белая-белая как снег, стоит спокойно, не шевельнется, а револьвер на полу около ее ног валяется. — „Это я стреляла в Чухнина, — говорит твердо: за расстрел «Очакова». Смотрим, адмирала тут нет, только из другой комнаты выбежала жена его, кричит, как бы в безумии: «Берите ее мерзавку… скорей берите». Я, конечно, позвал своего постоянного подручного. И что бы вы думали? Смотрим, а наш адмирал-то вылезает из-под дивана. Тут он уже вместе с женой закричал: «Берите скорей, берите ее!». Ну, вот мы ее сволокли во двор и там покончили быстро…“ 

Савинков об этом эпизоде пишет в воспоминаниях так: 

„Зензинов отправился в Севастополь с поручением выяснить возможность убийства адм. Чухнина. Он приехал, когда в Севастополе находился Владимир Вноровский, тогда еще не член боевой организации, и Екатерина Измаилович, поставившие себе ту же цель. Зензинов вернулся в Финляндию и сообщил, что Чухнин будет, вероятно, убит этими товарищами. Действительно, 22 января 1906 г. Екатерина Измайлович, явившись во дворец адм. Чухнина в качестве просительницы, произвела в адмирала несколько выстрелов из револьвера и тяжело его ранила. Она была тут же на дворе, без всякого суда и следствия, расстреляна матросами. Вноровский скрылся.“

Вторая попытка

Из четырех выстрелов, сделанных Измайлович, в цель попали два: Чухнин был ранен в живот и в плечо. В следующие месяцы он серьезно лечился, не забывая, впрочем, и о своих обязанностях командующего флотом. В том числе и об обязанностях, касавшихся покарания бунтовщиков.  

„Русское слово“ от 6 марта 1906 года: 

„Весь день 2-го марта ожидалась резолюция адмирала Чухнина по кассационной жалобе защитника Балавинского по делу Шмидта. Резолюция последовала 3-го вечером. Кассационные доводы оставлены без уважения. Приговор суда утвержден. Для Шмидта повешение заменено расстрелянием“.  

Замену повешения на расстрел можно счесть данью уважения к Шмидту как к офицеру в отставке, но для эсеров это не имело никакого значения. Савинков вспоминает разговор с Азефом, который состоялся у него в апреле 1906 года в Гельсингфорсе. Азеф говорит, что „нужно убить Чухнина, особенно нужно теперь, после неудачи Измаилович“. Савинков соглашается. „Я был убежден, что небольшая группа близких друг другу людей сумеет подготовить покушение на Чухнина, каковы бы ни были затруднения на месте“.

Савинков выехал в Крым в начале мая, но в Севастополе с ним, против всяческих ожиданий, началась совсем другая история, мало связанная с адмиралом: неудачное, но кровопролитное (бомба взорвалась в праздничной толпе, 6 человек погибли, 39 были ранены) покушение местных эсеров на коменданта севастопольской крепости генерал-лейтенанта Неплюева 14 мая возле Владимирского собора привело к аресту Савинкова и его группы. 

Но история этого теракта и того, чем он обернулся для ничего не знавшей (по уверениям Савинкова) о его подготовке боевой организации эсеров, достойна отдельного очерка, мы же вернемся к печальной судьбе адмирала Чухнина.

Цветник командующего флотом

После выстрелов Измайлович охрана командующего флотом была усилена, а сам он, оправившись от ранений, стал гораздо осмотрительнее в появлениях на публике и приеме посетителей. Но стремление „покарать палача «Очакова» было настолько массовым, что все меры предосторожности оказались напрасны. 

Эпизод его гибели кратко, но с присущим советской литературе террористическим пафосом описан в «Крушении республики Итль» Бориса Лавренева. 

«Адмирал Чухнин оставил по себе черную славу. Чугунной ступней придавил флот — ни пикнуть, ни вздохнуть. Адмирал не знал жалости, и только одна у него была слабость — к цветам. На даче „Голландия“ развел цветники, гроздья роз струились ароматом на клумбах. Нашел адмирал хорошего садовника — матроса Акимова. Жил Акимов в „Голландии“, поливал адмиральские розы, и в прекрасное летнее утро, когда вышел адмирал в сад подышать благовонием, садовник-матрос достал из куста двустволку и всадил в главного командира флота и портов Черного моря два заряда картечи.»

В «Календаре» Бурцева процитировано другое «публицистическое описание» этого теракта, подписанное «Л.О.»: 

«Адмирал убит на собственной даче „Голландия“ из охотничьей двустволки картечью. Чухнин около десяти часов утра приехал на катере с женою и адъютантом Сергеевым на дачу. Его супруга с адъютантом гуляла немного позади мужа, по фруктовому саду. Чухнин, расхаживая с садовником, осматривал деревья и выслушивал говорящего садовника о том, что было им сделано за весну по части благоустройства сада. В это время промелькнула „предсмертная тень“, — недалеко пробежал человек; забежав вперед адмирала, матрос, приложив ружье к дереву, прицелился в него, спустил курок, но выстрела не последовало, тогда матрос вышел из-за дерева и немедленно же из второго ствола выстрелил в Чухнина. Адмирал был ранен картечью, в верхушку правого легкого и щеку. Ночью в 12 час. адмирал умер. Стрелявший скрылся».

Причастность «матроса Акимова» к убийству так и осталась недоказанной, его объявили в розыск, но не нашли. В выпуске от 30 июня газета «Русское слово» упоминала его как подозреваемого в блоке новостей, посвященном убийству адмирала. Газета также приводила слухи о причастности к убийству эсеров.  

«СЕВАСТОПОЛЬ, 29, VI.Адмирал Чухнин ночью скончался в морском госпитале.

ПАРИЖ, 29,VI- 12,VII.По поводу убийства адмирала Чухнина мне удалось узнать, что тотчас после первого неудачного покушения адмирал получил от боевой организации следующее извещение: „Приговор над убийцей Шмидта по независящим обстоятельствам отложен, но будет приведен и исполнен после“.

СЕВАСТОПОЛЬ, 29, VI.(Официальная корреспонденция). Тело адмирала Чухнина перевезено во дворец. В совершении преступления подозревается матрос Акимов, помощник садовника дачи „Голландия“, скрывшийся в момент происшествия.» 

В 1925 году в журнале «Каторга и Ссылка» (№ 5) был опубликован мемуар «Как я убил усмирителя Черноморского флота адмирала Чухнина», подписанный именем Я.С.Акимова. Вопрос, были эти воспоминания написаны настоящим убийцей адмирала и насколько они достоверны, и поныне остается дискуссионным. 

Post Mortem

Вице-адмирала Григория Павловича Чухнина похоронили во Владимирском соборе в Севастополе 1 июля 1906 года, рядом с легендарными Лазаревым, Нахимовым, Корниловым и другими флотскими титанами. Память об «усмирителе Черноморского флота» официально почиталась в городе вплоть до падения монархии — почиталась пышно, с торжественными панихидами на годовщины похорон, с орудийным салютом. 

Александр Иванович Куприн, по свидетельствам петербургской прессы, с 1908 года «усиленно хлопотал» об отмене приказа Чухнина и о разрешении вернуться в Балаклаву, где у него осталась какая-никакая недвижимость. Но в то время убитый адмирал флота оказался сильнее живого классика. 

В начале 1930-х годов здание Владимирского собора с его «усыпальницей адмиралов» было передана ОСОАВИАХИМу для размещения авиамоторных мастерских. Что в последующие предвоенные и послевоенные годы севастопольцы делали с покойными флотоводцами и «усмирителями», точно неизвестно, но относились к ним определенно без пиетета. В 1991 году в усыпальнице были найдены в мусорных кучах лишь отдельные кости, которые затем были символически перезахоронены в отреставрированном Владимирском соборе. 

Какие из найденных и заново погребенных останков могли принадлежать вице-адмиралу Чухнину, история умалчивает.

Севастопольский Владимирский собор с «усыпальницей адмиралов»
Севастопольский Владимирский собор с «усыпальницей адмиралов»

Рай до взрвычатки: Чисто советский опыт любви к памятникам

Ленин у Финляндского вокзала в Санкт-Петербурге, 1 апреля 2009 года

Утром 1 апреля 2009 года у памятника Ленину на площади у Финляндского вокзала Санкт-Петербурга взорвалась жопа. Взрывотехник, который обследовал у вождя интимное место происшествия, выглянул в свежую дыру в бронзовом ленинского плаще и пошутил, что путь к коммунизму сквозь нее виден лучше, чем откуда бы то ни было.

Говорят, эта шутка стоила ему карьеры, поскольку была сочтена чуть ли не святотатством. Скрепа же.

В нынешней Украине не слишком ценят и уважают даже свое государство (не страну, а именно государство) — одни потому, что оно давно уже не «небесный СССР», другие потому, что оно еще не «благостная Европа», а третьи из-за понимания того, что в переходе страны от первого ко второму государство в его нынешнем унылом состоянии скорее тормоз, чем двигатель. Вероятно, поэтому и государственные памятники у нас большей частью не в чести. А уж памятники опостылевшему совку — тем более.

В России же отлично прижился культ именно государства, а потому посвященные государству и его «столпам» монументы воспринимаются массами практически как святыни. Но, естественно, только «правильные» монументы. Остальные-то можно и даже нужно валить. Вот свой маршал Конев в чужой Праге — «правильный», его трогать нельзя. А памятник чужому Степану Бандере в чужом же Львове — заведомо «неправильный», антироссийская диверсия и русофобия. Не сомневаюсь, что в России попытку его подрыва приветствовали бы на всех уровнях.

Но то, что происходит в России и с россиянами — это их дело, не наше. Другое дело — поза превосходства, которую принимают в России каждый раз, когда заходит речь о советском «монументальном наследии» за их границами. Дескать, не смейте принижать память о том, как наша империя вас нагибала, а вы этому всю дорогу искренне радовались. Особенно донские казаки. И кубанские.

Чем-то эта приверженность теплым легендам напоминает мне массовую убежденность россиян в том, что их империя выигрывала все войны, в которые ввязывалась.

Ну, короткая у людей память. И сносы памятников при советской власти из нее выветрились напрочь. Не только массовый снос «памятников старого режима» после 1917 года, но и куда более тотальный и тщательный снос памятников уже «нового режима» осенью 1961 года.

Вынос Сталина из мавзолея и уничтожение десятков, а то и сотен тысяч посвященных ему монументов — это хорошая и наглядная история, особенно при нынешнем возрождении в России культа Дядюшки Джо. Начинают россияне говорить, что советские памятники сносить нельзя — напоминайте им про октябрь 1961 года. Начинают говорить, что несоветские памятники сносить можно и нужно — напоминайте им то же самое.

Эффект в обоих случаях примерно такой же, какой наблюдался 1 апреля 2009 года на площади Финляндского вокзала.

Ленин у Финляндского вокзала в Санкт-Петербурге, 1 апреля 2009 года

«Правильный» референдум: где Крым, а где Восточный Тимор

Я никогда не был в Восточном Тиморе, но при этом Восточный Тимор мне уже порядком надоел.

Хорошо, не сам Восточный Тимор, а его референдум о независимости, который мне раз за разом приводят как пример «правильного референдума». Мол, если провести такой же (в кавычках) «правильный» референдум в Крыму, то можно исправить известное международное неудовольствие от (без кавычек) неправильного «крымского референдума» 2014 года.

Идея о повторном «правильном» референдуме по Крыму неоднократно выскакивала у множества российских оппозиционных деятелей — от целого Навального и почти до мышей. Если не ошибаюсь, крайним в этой очереди сейчас стоит новый лидер российской партии «Яблоко» Николай Рыбаков. Но если он уже не крайний (ибо много их, упавших в эту бездну), скажите нынешнему крайнему, чтобы за ним больше не занимали.

Сейчас объясню, почему.

Главная проблема идеи «второго референдума» в том, что, как я уже писал ранее, не существует юрисдикции, в которой он может быть проведен.

Может ли он быть проведен в российской юрисдикции? С какой стати, если во всем цивилизованном мире признается, что на Крым безусловно распространяется суверенитет Украины, и Украина от своего суверенитета над Крымом отказываться не собирается. О том, что законодательство России не допускает проведения референдумов на тему отчуждения от нее любых территорий (тем более таких, которые России не принадлежат), после этого можно и не упоминать. Украина и без того подобный сценарий «урегулирования» заведомо не примет.

Ладно. Может ли такой референдум состояться в украинской юрисдикции? Может, но проведение любого референдума в Крыму под юрисдикцией Украины возможно, что очевидно, только после полной деоккупации Россией полуострова и восстановления на его территория действия законов Украины. Есть основания полагать, что такой сценарий не будет считать «урегулированием» уже Россия.

На этом мечты сторонников «правильного» референдума для Крыма можно было бы и закрыть, как обанкротившийся ресторан, если бы не кейс того самого Восточного Тимора. Именно о нем в пиковый момент дискуссии сторонники и вспоминают.

В Восточном Тиморе, джентльмены, действительно был проведен в 1999 году референдум о независимости этой территории, причем проведен под специально созданной для этого международной юрисдикцией под эгидой ООН. Единственный в своем роде успешный кейс. Создание такой юрисдикции понадобилось потому, что другой законной и международно признанной юрисдикции для Восточного Тимора в тот момент просто не существовало.

С 1702 года Восточный Тимор был колонией Португалии, но Португалия оттуда ушла по своей воле в 1974 году. На освободившееся место тут же пришли оккупационные силы Индонезии, пламенный борец с европейским колониализмом генерал Сухарто и его «новый порядок». Восточный Тимор был формально аннексирован (причем эту аннексию не признали большинство членов ООН) и удерживался в орбите влияния Индонезии нешуточным террором, искусственным голодом и массовыми репрессиями до тех пор, пока «новый порядок» Сухарто в 1998 году не обанкротился окончательно и фактически не отказался от продления своей юрисдикции над Восточным Тимором — на ее продление у страны просто не стало средств.

Для Восточного Тимора открылось окно возможностей, которым национальное движение за независимость вполне сумело воспользоваться. За время оккупации индонезийские войска и спецслужбы сократили население Восточного Тимора, по разным подсчетам, не то на четверть, не то наполовину. Поэтому нет ничего удивительного в том, что на организованном под эгидой (и давлением) ООН референдуме 1999 года большинство голосов было отдано за полную независимость Восточного Тимора. Которая и была провозглашена по окончании переходного периода в 2002 году.

В этой истории, конечно, можно усмотреть некоторые параллели с оккупацией Крыма. Если кому-то из россиян нравится проводить параллели между режимом Сухарто и режимом Путина, флаг им в руки — им видней. Но в контексте «окна возможностей» для проведения референдума о государственной принадлежности территории Восточного Тимора принципиальным стал именно «вакуум» суверенитета, который пришлось заполнять временной юрисдикцией ООН. Чужая юрисдикция над Восточным Тимором кончилась по внешним причинам, а своя еще не была им сформирована.

В Крыму такого «вакуума» не было ни одной секунды. Украина никогда не отказывалась от суверенитета над Крымом, как Португалия над Тимором, не отзывала свою юрисдикцию и не допускала введение какой бы то ни было иной, как Индонезия. Это признано на уровне ООН и подтверждено международным консенсусом. Оккупация полуострова Россией и его аннексия были осуществлены в нарушение безусловно действовавших в тот момент международных соглашений, и это также подтверждено международным консенсусом.

Поэтому, с точки зрения международного права, оснований для введения какой бы то ни было «международной юрисдикции» для проведения в Крыму «правильного референдума» по образцу Восточного Тимора просто не существует.

Поэтому мечтательным российским оппозиционерам, которым чешется «вернуть Крым» как-то по-особенному правильно, я могу посоветовать только одно: учите право, историю и матчасть.

Даже безнадежным мечтателям это иногда помогает.

[ Колонка опубликована на Крым.Реалии ]

Зеленский как расписная крынка, или Чем бы еще украсить тын

Владимир Зеленский (фото - Андрей Гудзенко/LIGA.net)
Владимир Зеленский (фото - Андрей Гудзенко/LIGA.net)
Владимир Зеленский (фото — Андрей Гудзенко/LIGA.net)

Легкость, с которой украинские избиратели ввели во власть Владимира Зеленского, стала неожиданностью для многих, кто привык относиться к власти с полной серьезностью — в том числе и для меня. А для меня неожиданность — это повод для размышлений, поиска недостающего понимания. И как такой повод это всегда интересно. 

Реалии советской и постсоветской политки совсем не располагали к пофигистическому отношению к личности того, кто стоит во главе страны. Даже без ядерной кнопки в кармане и серых шеренг с примкнутыми штыками, выставленных против протестов, лидеры государства вызывают у постсоветского человека привычную настороженность, потому что власть все равно ассоциируется с подавлением, воспринимается как нечто нависающее, надзирающее, наказывающее за проступки. Опыт подчинения государственному патернализму у нас был, а другой опыт большинству граждан бывшего СССР взять было неоткуда.   

Большинству — но, к счастью, не украинцам. Ржавчина совка не миновала и нас, но под этой ржавчиной сохранился уникальный опыт казацкой анархии (именно анархии, потому что первоначально, по Кропоткину, анархия — это государственный строй, основанный на низовом самоуправлении, зародыше того, что в соверменной либеральной Европе называется «принципом субсидиарности»). Опыт во многом печальный, потому что именно эта анархия раз за разом предавала и подрывала сначала зарождавшуюся, а потом и состоявшуюся украинскую «вертикальную» государственность. Но при этом опыт и сейчас поразительно живой, да еще и диктующий принципиально иное, анти-патерналистское отношение к власти. Потому что гетманы и кошевые легко и часто избирались и изгонялись, а держалась Украина не ими, а простым казаком, который был и сам себе хозяин, и сам себе защитник, и сам себе власть. А гетман был при нем — не царь, не хан и не султан, скорее, раскрашенная крынка, со всем уважением надетая на тын. Тын и без нее хорош, но с крынкой-то и с уважением он веселее. А раз так, то почему бы шановному козацькому товариству и не вручить гетманскую булаву хоть бы и Зеленскому, если более достойного никого не нашлось? 

И настолько вразрез шла эта вольная анархия и имперскому, и советскому отношению к власти, что с привычной для моего поколения государственной логикой XX века она никак не вязалась. 

Не вязалась она, по меркам того же века, и с войной. Хотя именно «вертикальное» государство организацию сопротивления российской агрессии поначалу откровенно завалило, а спасла ситуацию как раз добровольческая и волонтерская анархия, та самая низовая саморганизация, у которой как бы сами собой появились собственные «кошевые» и «гетманы», — которые, когда стали громаде более не нужны, точно так же как бы сами собой расточились — или скурвились — или вернулись в исходное состояние — или вечная им память…  

А что же «вертикальное» государство, которое, едва очухавшись и приняв властную осанку, приняло дела у волонтеров? Чуда не случилось — оно снова скатилось на рельсы привычных регламентов, охранительских и косных. В колею исполнения откровенно устаревших законов, которые обещало пересмотреть. В совково-бюрократический управленческий дискурс, модернизировать который собиралось, но так, в сущности, и не собралось. К привычным лозунгам «давайте-не-будем» и «сойдет-и-так».

А что? Формально-то у государства и так есть все, что нужно. Судебная система формально есть. Антикоррупционные институты формально работают. Коалиция большинства в Верховной Раде формально существует. И ответственность депутатов перед избирателями — тоже формальная, конечно, боже упаси от реальной. Самоуправление и децентрализация формально тоже налаживаются, а местами даже неформально. Выборы…

А вот как раз с выборами формальный подход — возьми да и не сыграй. Опаньки.

Потому что как только товариство пожелает сказать кошевому — «клади палицу! клади, чертов сын, сей же час палицу! не хотим тебя больше!», — оно ж скажет. Потому что — ну не хотим его больше, куда ж деваться. И формальности тут ни при чем. Потому что это та самая живая и вольная анархия, — она же настоящее природное самоуправление, — которому никакая формальная децентрализацияне нужна. Она просто в Украине есть. В людях. В громадянах. И совок ее не убил, и НКВД не выбило, и Голодомор не выморил, и коррупция ее не съела, и кремлевскую крепостную империю от нее выворачивает пропагандистской слизью, приятного ей аппетита. 

Из нее, из этой гражданской вольницы, нужно здесь государство строить, и без привычной формальности. И если «у Зеленского» этого не поймут, как раньше не поняли «у Порошенко», то будет и Зеленскому по итогам пятилетки (а то и раньше) от нашего товариства то же «клади, чертов сын, палицу», — со всем уважением. Жаль только будет потерянного времени, и не впервой жаль, да что ж поделаешь… 

А вообще — противоположности сходятся. Даже самые «вертикальные» империи рано или поздно вносят в свою культуру идею, что лучше уж с пустым местом, чем с доказанным бездарем или проверенным негодяем на высоком посту. 

«Он правит страной, наставляет на путь, гармонически сочетает Инь и Ян и властвует над ними — такова эта высокая и важная должность. А посему, если нет достойного человека, пусть эта должность остается свободной».

«Повесть о Доме Тайра», Япония, написано не позже XIV века. 

Иные имперские достижения не грех и перенять. Если придутся к руке, конечно.  

Колонка опубликована на LIGA.net

Городовой «бляха №148»: погром в головах

Жертвы кишенеского погрома 1903 года

[Колонка опубликована на LIGA.net]

Есть лишь два объяснения тому, почему власть не препятствует погрому: она не может (и какая она тогда власть) или не хочет (и тогда она преступна)

После погрома лагеря ромов на Лысой Горе стало до отвращения ясно, как недалеко наше общество ушло от дикости. Во многих аспектах совсем не ушло — если сравнивать произошедшие с аналогичными событиями более чем столетней давности. Параллели слишком очевидны.

В знаменитой истории Кишиневского еврейского погрома 1903 года есть персонаж, которого обессмертил Короленко в очерке «Дом №13». Персонаж этот именуется автором «городовой «бляха №148», и его поведение с удивительной откровенностью демонстрирует отношение тогдашней кишиневской власти и к подданным еврейской национальности, и к погромам как «выражению общественных настроений».

Кишиневские погромы начались 6 апреля, в аккурат с началом православной Пасхи. Поначалу дело ограничивалось разгромом еврейских лавок и грабежами. В этот день никого не убили, и даже побили не сильно. Полиция же вразумлять погромщиков не спешила, хотя и арестовала около полусотни нарушителей спокойствия. Но этого было, как оказалось, совершенно недостаточно. То же самое можно сказать про приказы губернатора фон Раабена — он хоть и распорядился вывести на улицы военные патрули, но никаких внятных приказов гарнизон от него не получил. Следовало ли им пресекать порывы «патриотической общественности»? А если следовало, то какими средствами? Бог весть, начальству недосуг. Говорили, что губернатор ждал каких-то распоряжений «сверху», но «наверху» тоже не спешили.

Обобщенный «городовой «бляха №148» появляется в очерке Короленко утром 7 апреля, перед второй волной погрома — появляется для того, чтобы предупредить обитателей еврейского квартала о приближении опасности, но не более. «Эй, жиды, — кричит он, — прячьтесь по домам и сидите тихо!» После чего, пишет Короленко, городовой «сел на тумбу, так как ему явно больше ничего не оставалось делать, и, говорят, просидел здесь все время в качестве незаменимой натуры для какого-нибудь скульптора, который бы желал изваять эмблему величайшего из христианских праздников в городе Кишиневе».

Толпа погромщиков явилась в еврейские кварталы, что примечательно, в сопровождении военных патрулей, которые, однако, в события до получения приказа практически не вмешивались.

И поскольку власть не демонстрировала намерения ограничить «патриотический порыв» какими-то рамками законности, «православная общественность» за эти рамки естественным образом вышла.

Жертвы кишеневского погрома 1903 года

Жертвы кишеневского погрома 1903 года

В том погроме погибли около полусотни человек, в том числе дети, более полутысячи были ранены. Только во второй половине дня фон Раабен (вероятно, дождавшись-таки распоржения «сверху») приказал патрулям пресекать насилие. К тому времени толпа успела разгромить уже треть города — согласно отчетам, были разграблены не менее 1300 домов.

И над всем этим сияла «бляха №148» — сияла имперско-провинциальным равнодушием к судьбе «граждан второго сорта».

Именно в этом была главная предпосылка погрома и гибели людей. Без явного попустительства власти Кишиневский погром был бы просто невозможен в таких масштабах. Даже если бы он стихийно начался, власть вполне могла бы его локализовать и пресечь, сил для этого было достаточно. Но власти было все равно, и свободу рук погромщикам обеспечило именно это равнодушие. Да, потом последовали санкции, аресты, суды, увольнение от должности фон Раабена «за бездействие» — но все это с тем же оттенком имперского формализма и пренебрежения, и все это с опозданием, вослед, когда грохнул мировой резонанс и международное реноме империи отчетливо пошатнулось. Именно из-за Кишиневского погрома Россия не получила значительную часть иностранной поддержки во время войны с Японией — например, влиятельное еврейское лобби в США обеспечило военные кредиты не для царского правительства, а для правительства микадо.

И это была только часть цены, в которую обошлась ветшающей империи равнодушие «бляхи №148». Черносотенные погромы продолжались, и по горькому опыту Кишинева евреи знали, что рассчитывать на защиту властей они не могут. Поэтому в Одессе, Киеве и в других городах «черты оседлости» общины начали создавать вооруженные отряды самообороны. Еврейские мальчики учились защищать свои семьи. Знаменитое ныне израильское «это больше не повторится» начиналось вовсе не на Земле Обетованной, а в наших палестинах…

Отношение представителей власти к погрому в 2018 году фактически ничем не отличается от того, что демонстрировала «бляха №148» в году 1903. Вызванные ромами полицейские отказались их защитить. Глава полиции Киева заявил, что С14 не учинили погром, а провели «субботник», во время которого сожгли не палатки с имуществом людей, а «мусор». Но отвратительнее всего были многочисленные попытки погром оправдать — в основном тем, что цыгане промышляют жульничеством и разводят антисанитарию. И что раз полиция с этим не в состоянии справиться по закону, то ничего не остается, кроме как на закон положить с прибором и дать волю погромщикам.

Трудно спорить с тем, что полиция проявила выдающуюся импотентность — это просто наблюдаемый факт. Никакие бодрые рапорты о ее «реформировании» перекрыть это демонстративное бессилие не могут. Именно это бессилие и является главной предпосылкой того, что экстремистов сносит с катушек. Они же знают, что «бляха №148» вмешиваться не станет — и  потому, что чувствует с ними солидарность, и потому, что трус, и потому, что ему часто просто все равно.

При этом «бляха» откровенно не осознает, что такое сочетание «достоинств» делает ее профнепригодной. «Бляха» вообще не привыкла к ответственности. Ну, пожурят. Ну, выговор выпишут. Да хоть десять. Какие претензии, собственно? Приказа ж не было «субботник» пресекать. Следовало ли пресекать порывы «патриотической общественности»? А если следовало, то какими средствами? Бог весть, начальству недосуг. Вот и руководство на том же настаивает. Честь мундира, а как же. Вот и общественность считает, что правильно табор разогнали. Перефразируя Булгакова — погром не в таборе, погром в головах.

Между тем, ромы теперь не хуже кишеневских евреев осознали, что никакой защиты они от государства получить не смогут. Практикой проверено. И я совершенно не удивлюсь, если следующий ромский погром (а если попустительство власти таким и останется, он будет непременно) встретит вооруженный отпор. Ничего другого откровенное бессилие и равнодушие государства нам не обещает.

И, конечно, выводы о «приверженности новой власти Украины демократическим ценностям» сделают наши зарубежные партнеры. Уж слишком ярко мы демонстрируем отношение к принципам законности и правам человека, равно как и способность государства этих принципов придерживаться. Глупо было бы игнорировать такие наглядные демонстрации, как бы ни были расположены к нам союзники.

Ну, а гражданское общество внутри страны давно уже все осознало про «бляху». Тут, пожалуй, особых удивлений не будет.

Разве что власть все-таки соберет себя с пола и перестанет быть такой откровенно жидкой. 

Жизнь и смерть артиста

Эмиль Яннингс в фильме "Последний приказ"

Эмиль Яннингс в фильме "Последний приказ" (1928)

Эмиль Яннингс в фильме «Последний приказ» (1928)

Эмиль Яннингс. Какой был талантище.

И так провалился по жизни…

В его родном городе (а родился он в Роршахе, в Швейцарии) в 2004 году решили в память о нем установить «звезду», как в Голливуде на Аллее Славы. Как-никак, самый первый лауреат «Оскара» (который тогда и «Оскаром»-то еще не назывался). Все подготовили, чин-чинарем, город готовится праздновать. И перед самым открытием мемориала кто-то из приезжих журналистов вдруг говорит мэру: как же так, вы ему «звезду» ставите, а ведь он был за нацистов, активно их поддерживал…

Праздник отменять не стали. Но через пару дней «звезду» Яннингса с асфальта родного города по тихому убрали.

Никакой талант не спасает, когда спрашивают не о нем, а ответить нечего. Не вычеркнуть, не отмыть. Был великий актер. Величайший. А теперь только след на асфальте, где была бронзовая звезда.

1917 год. Гибель одной иллюзии

Первый состав Временного правительства. март 1917 года

[Колонка опубликована на LIGA.net]

Появление романа Яна Валетова «1917» именно сейчас, через сто лет после гибели и российской монархии, и пытавшейся обустроиться на ее руинах первой российской демократии, удивительно для меня только одним обстоятельством — мне непонятно, почему этот проект выглядит на полках книжных магазинов так одиноко и изолированно. По-моему, беллетристика на тему событий 1917 года, написанная добросовестно и с хорошим знанием исторического материала, должна сейчас насчитываться десятками названий.

Должна — но не насчитываются. Исторические труды есть, специальные и популярные. Мемуары современников есть. Публикации архивных материалов есть. А в разделе «современная художественная литература» — почти пусто.

И это тем более поразительно, что основополагающая идея романа Валетова подчеркнуто проста: автор взялся расшатать укоренившиеся за время советской власти идеологические мифы и показать события 1917 года такими, какими они предстают после знакомства с историческими источниками, а не только с тенденциозным «Кратким курсом истории ВКП(б)» и фильмом Михаила Ромма «Ленин в Октябре». Что может быть проще-то?

Жизнь, однако, показала, что «миссия» эта почти невыполнима.

Александр Солженицын со свойственным ему эпическим замахом пытался выполнить ее «Красным Колесом», но результат его трудов оказался в равной степени неполным (задуманная эпопея не была завершена даже наполовину) и сокрушительным (автор намеревался одним текстом взять слишком много крупных художественных, публицистических и исторических проблем, но, на мой взгляд, органично свести это воедино у него так и не получилось).

К счастью (и, но уже по другим причинам, к сожалению) Ян Валетов совершенно не Солженицын, и хотя роман «1917» внушителен по объему, для его прочтения от первой страницы до справочного раздела читателю не обязательно на полгода умирать для всей прочей обитаемой вселенной. Кроме того, хотя роман Валетова, как и «Красное колесо», это «книга с миссией», но при этом автор не позволяет себе этой миссией совершенно увлечься.

А увлечься было легко. Любой пишущий об истории тех лет знает, какое неимоверное в ней было количество персонажей и событий, не упомянуть о которых, если ты о них знаешь, кажется немыслимым. Но если этому соблазну поддаться, то книгу не удастся закончить никогда — или она окажется, мягко говоря, нечитабельна. И в том, и в другом случае, авторская «миссия» будет провалена. Поэтому нет смысла допрашивать Валетова о том, почему он не уделил в романе достойного внимания скандальному делу полковника Мясоедова или почему он не раскрыл выдающуюся роль бывшего обер-прокурора Священного Синода Владимира Львова в окончательном разрыве между Керенским и Корниловым — это, безусловно, важные эпизоды, и каждый из них достоин своего отдельного романа. Но по сравнению с этими романами у «1917» есть одно генеральное преимущество: он написан, издан и уже поэтому свою «миссию» способен выполнять.

Так вот: одной из важнейших тем романа «1917» стала тема благого либерального намерения, которое его носители оказываются не в состоянии воплотить в жизнь.

Первый состав Временного правительства. март 1917 года

Первый состав Временного правительства. Март 1917 года

В феврале 1917 года Временное правительство, составленное в основном из более-менее либерально настроенных депутатов Государственной Думы, внезапно получило возможность воплотить в реальность все требования, которые выдвигались прогрессивными силами Российской империи: создание «правительства народного доверия», проведение демократически созданного Учредительного собрания для определения конституционного облика новой России, отмена монархических привилегий императорской семьи, новое избирательное право, пересоздание правосудия и местного самоуправления, свободы совести, собраний и слова — и так далее. Политические, экономические, гуманитарные, национальные и прочие идеалы давно были выработаны, внесены в программы партий, многократно обсуждены и согласованы. Казалось, для их воплощения все готово — оставалось только взять и сделать.

И именно здесь крылась закавыка: новое правительство России знало, что делать, но совершенно не знало — как. Его практическая некомпетеность вылилась в несколько пламенных деклараций, за которыми последовали столь же выразительная неспособность справиться с нахально перехватившим «революционную инициативу» Петросоветом (тогда еще во главе с меньшевиками), в затягивании (по причине продолжения разорительной войны) давно востребованных реформ и в неспособности противостоять энергичному эгоцентризму Керенского, который привел к потере его поддержки Ставкой после «корниловского мятежа» и широко открыл двери для большевистского переворота. Недееспособность Временного правительства привела к первому правительственному кризису уже в мае, всего через пару месяцев после его формирования, но исправить дело министерскими перестановками так и не удалось до самого конца.

В романе Валетова эта тема раскрыта «от противного», через образ центрального персонажа — промышленника Михаила Терещенко, сначала министра финансов, а затем министра иностранных дел Временного правительства. Терещенко был в правительстве одним из немногих деятелей, которые были способны по-настоящему компетентно формулировать и решать сложнейшие проблемы, которые вставали перед страной.

Но усилий этих «немногих» оказалось тогда, в 1917 году, совершенно недостаточно. Поэтому горькие романные монологи, которые постаревший Терещенко произносит в эмиграции, значительно больше сосредоточены не на результате (которого добиться не удалось), а на намерении.

Терещенко говорит о несбывшемся, о гибели либеральной иллюзии, которую, как оказалось, нужно было не только лелеять в мечтах, но и воплощать в законах и трудных решениях, оплачивать реформы чужими кредитными деньгами и своим добрым именем и отвечать с совсем нелиберальной жесткостью на заговоры бывших «соратников по революционной борьбе».

Потому что иначе все придет к тому, что произошло в действительности: к ежедневным расстрелам во дворе ЧК, изгнанию философов и массовой эмиграции, репрессиям, к колоссальному интеллектуальному и духовному опустошению страны и цивилизационному провалу, последствия которого мы ощущаем на себе даже сто лет спустя.

Последствия, которые мы рискуем передать и следующему поколению — если будем с той же отвратительной цикличностью воспроизводить практическую реформаторскую несостоятельность Временного правительства.

В сущности, именно поэтому роман Валетова и его «миссия» настолько актуальны.

Не потому, что вековой юбилей. А потому, что за эти сто лет люди и власть слишком мало изменились. 

Взросление Каталонии

Hundreds of students protest in support of the Catalan independence referendum

Фото — EPA

(Колонка впервые опубликована на LIGA.net)

«Не отвечай глупому по глупости его, чтоб и
тебе не сделаться подобным ему.
Но отвечай глупому по глупости его, чтоб он
не стал мудрецом в глазах своих.»

Притчи 26, 5-6

Таким эпиграфом Джордж Оруэлл начал книгу «Памяти Каталонии», свои воспоминания о гражданской войне в Испании.

Афоризм выглядит простым и очевидным, но это иллюзия. Простые уроки вообще выучиваются труднее, потому что они лишь выглядят простыми. Новые поколения легко перенимают у родителей формулировки, но часто не понимают, какой тяжелый опыт за ними скрывается. И тогда этот опыт им приходится приобретать самим. Заново.

Благополучным детям кажется, что добиться желаемого очень легко: нужно захотеть, громко потребовать — и мороженое как по волшебству оказывается в руках. Но по мере взросления человек к праву желать что-то получает еще и ответственность за исполнение своих желаний, а  попутно осознает, что волшебство с мороженым не происходит само, что его кто-то должен осуществить, и что за мороженое должно быть чем-то заплачено, а до этого мороженое должно быть кем-то произведено и деньги на его покупку кем-то заработаны.

В переходном возрасте, когда человек из ребенка постепенно становится взрослым, осознание этих «новых правил» часто вызывают острый внутренний протест, нежелание принимать их, попытку жить так, как привык, чтобы желания привычно сбывались и никто не смел этого священного права оспорить. Попытку протеста, которая всегда заканчивается горькой, но закономерной неудачей.  Именно так выглядит настоящее взросление.

Судя по событиям вокруг референдума о независимости Каталонии, демократия в Испании как раз входит в такой болезненный и конфликтный переходный возраст. Через сорок лет после того, как диктатура Франко ушла в историю и в стране началось восстановление демократических принципов общественного устройства, очередное испытание ясно показало, что период зрелости этого социального организма еще впереди, что достигаться эта зрелость будет прохождением через тяжелые кризисы, и что эти испытания ни для кого не окажутся пустой формальностью.

Конфликт между «непослушной» Каталонией и «дисциплинирующей» метрополией только на первый взгляд выглядит трениями между «подростком» и «взрослым» — пока что стороны, на мой взгляд, демонстрируют примерно равную степень инфантильности. В полном соответствии с приведенной выше цитатой из «Притч», они уподобляются друг другу в масштабах совершаемых глупостей, и каждый из них находит обоснование своим ошибкам в ошибках другого.

Стремление Каталонии к независимости не является новостью уже много столетий; умный и зрелый политик в Мадриде просто обязан этот региональный фактор учитывать (даже использовать в интересах своей политики, если необходимо). И не просто учитывать, а держать ситуацию под контролем, не выпускать ее из допустимого (с его точки зрения) политического коридора и не провоцировать ее эскалацию. Премьер-министр Испании Мариано Рахой с этой задачей откровенно не справился — попытка остановить массовый общественный плебисцит полицейским насилием не оставляет в этом сомнений. Это было решение не компетентного политика, а истерика с авторитарными замашками, который своими действиями усилил напряженность, вместо того, чтобы ее снизить.

С другой стороны, власти Каталонии вели себя еще более инфантильно и необъяснимо, демонстрируя полную аналогию с психологией подростка, застрявшего в переходном возрасте. Такое впечатление, что независимость представлялась им тем самым мороженым, которое они обязаны получить с помощью волшебства со взрослым названием «референдум». При этом, как было ясно из высказываний и поступков главы правительства Каталонии Карлеса Пучдемона, никакого плана дальнейших действий и никакого серьезного юридического фундамента для самого референдума они не создавали — как будто декларация о независимости сама собой могла бы урегулировать все проблемы разделения компетенций, обязательств, имущественных споров и международных соглашений.

Если рассматривать референдум не как волшебную палочку, а как необходимый этап на пути к получению регионом независимости, необходимо было начинать не с самого референдума, а с создания гарантий, что его результаты будут признаны легальными всеми заинтересованными сторонами, включая Мадрид, Евросоюз и ООН. Цивилизованный развод — это когда супруги тем или иным способом, сами или через посредников, договариваются о соблюдении интересов друг друга. Все прочие варианты в условиях правового государства — дикость и анахронизм. Нельзя выгнать партнера из бизнеса, просто конфисковав его долю в свою пользу — он подаст на тебя в суд и выиграет. Нельзя развестись, не разделив при этом совместно нажитое имущество. И точно так же нельзя объявить о своей независимости в односторонним порядке, не урегулировав возникающие при этом многочисленные проблемы.

Однако именно это попытались сделать власти Каталонии — они устроили форменный подростковый бунт, локальный взрыв социального адреналина, который мог закончиться прочитанной детским фальцетом декларацией о независимости и более ничем, потому что хоть сколько-нибудь приемлемый механизм «развода», цивилизованного урегулирования, не был не то что согласован, но даже не был предложен.

Такой незрелости обеих сторон можно было бы удивляться, если бы мы не наблюдали совершенно такой же щенячий подход в сюжете с Brexit. При том, что Великобританию уж точно невозможно обвинить в незрелости демократических институтов, тамошняя клиническая картина удивительно похожа на каталонскую историю: на плебисцит выносится вопрос, для практического решения которого, как затем выясняется, совершенно не ничего не готово, как будто воли избирателей будет самой по себе достаточно для решения проблемы. Но выявленная воля народа — это не конец истории, а лишь начало ее воплощения. Для каждого утвержденного проекта необходим осуществимый план его реализации, иначе он навсегда останется лишь в чертежах.

Трудно отделаться от ощущения, что эксцессы, подобные Brexit или каталонскому плебисциту, стали результатом общей деградации демократической среды. Снизился не только уровень требований к способности избирателя принимать компетентные решения, пострадала и способность государственных институтов адекватно оценивать ситуацию и соизмерять формальные декларации с возможностями реализовать их на практике. Власть и электорат в очередной раз слились на недопустимо низком уровне некомпетентности.

Глупцы отвечают глупцам по глупости их и становятся подобными им.

Конечно, рано или поздно мир это переживет, осмыслит и выработает что-нибудь вроде иммунитета. Жаль, что это взросление не будет легким — оно никогда легким не бывает. Мы в Украине имеем возможность осознать это с удивительной наглядностью.

…Восемь десятилетий назад Оруэлл покидал Каталонию с горьким осознанием того, что республиканские «прогрессивные силы», которым он прежде сочувствовал, с жуткой неуклонностью стали перенимать характерные черты своих ярых политических врагов. Примерно то же самое впоследствии описал Хэмингуэй в романе «Прощай, оружие» — одним из самых сильных по гуманистическому накалу эпизодов там была глава, в которой партизаны-республиканцы, захватив городок, с упоением и садизмом уничтожают в нем «фашистских пособников».

Оруэлл воплотил свой трудный опыт в «Ферме животных» и «1984». Помимо всего прочего, это были книги о лекарстве, которое при бездумном и формальном применении легко превращается в смертельную отраву. То же самое можно сказать о демократических инструментах, которые легко превращаются в карго-культ (а потом и просто в культ), если отделить их от здравого смысла и жизненного опыта.

Кстати, именем Оруэлла названа одна из площадей в Барселоне. Спускаясь по Рамбле к морю, нужно повернуть от музея Арпи налево на улицу Эскудельеров, и через несколько минут неспешной ходьбы можно выйти на небольшой пешеходный треугольник со столиками кафе и здоровенной сюрреалистической скульптурой Леандро Кристофоля посредине.

Я совершенно уверен, что приду на эту площадь через несколько лет, после третьего референдума о независимости Каталонии. Вероятнее всего, успешного, и значительно более плодотворного, чем первый и второй.

Если, конечно, уроки будут усвоены.

Впрочем, за Каталонию я в этом смысле переживаю гораздо меньше, чем за Украину.

1917 — 2017. Реквием по сбывшейся мечте

Демонстрация по случаю провозглашения Третьего Универсала Центральной Рады. Киев, 7 ноября 1917 г.

(Колонка опубликована на LIGA.net)

За свою жизнь я тысячу раз слышал и читал фразу «сбылась вековая мечта народа». Народ при этом мог подразумеваться советский, русский, казахский, украинский, монгольский, китайский или еврейский — неважно. Какой бы он ни был, этой фразой он убивался весь. Вместе с уходящей в небытие сбывшейся мечтой. Как и многие другие выражения из советского лексикона, это выражение только выглядело бравурным, а по сути оно было формой смыслового геноцида. У народа была мечта, с которой он жил веками, которая формировала его именно как народ. А потом мечта сбывалась и все.

Те, кто такую фразу тогда употреблял, почему-то считали, что сбывшаяся всенародная мечта — это хорошо. Но они совершенно не принимали во внимание, что мечты и надежды, переходя из воображения в реальность, воплощаясь, становясь явью, превращаются в собственную противоположность. Потому что природа реальности противоположна природе мечты. И поэтому сбывшаяся мечта — это очень часто просто страшно. Как только она перестает быть воздушной и нереальной, бывшая мечта вместо того, чтобы из прежнего небытия гладить мечтателей по шерстке, ощутимо и резко бьет их по лицу. Иногда даже прикладом.

В 1917 году сбылась, как затем писали в юбилейных статьях советской эпохи, вековая мечта народов Российской империи — империя развалилась ко всем чертям. И события буквально сразу пошли совсем не так, как мечталось.

Февраль 1917 года создал уникальную возможность модернизировать закосневшую в архаике страну. Но эту возможность нужно было еще реализовать. Как? Чем? Кто? Большинство либералов и прогрессистов из Временного правительства оказались тогда трагически беспомощны: реальность требовала от них принятия компетентных решений в условиях внезапной и непривычной свободы, а такого умения в бывшей империи не было практически ни у кого. Кадеты привыкли требовать от царя создать «ответственное правительство», но когда такое правительство пришлось формировать им самим, нужной «ответственности» у них как-то не обнаружилось. Хуже того: обстоятельства повернулись так, что для торжества идеалов свободы оказалось необходимым этими же идеалами и поступиться: отменить разваливший армию «свободолюбивый» «приказ №1» Петросовета; исключить «самоорганизовавшееся» двоевластие, которое совершенно лишало правительство возможности не то что управлять ситуацией, но даже понимать ее; жестко пресекать пропаганду большевиков-экстремистов и для этого ограничить такую желанную прежде свободу слова.

Все это в корне противоречило воображаемым картинам прекрасного либерального будущего и выглядело предательством «соратников по борьбе с царизмом», а потому отвергалось до тех пор, пока не стало слишком поздно.

Отвергалось, в частности, еще и потому, что дело выглядело уже сделанным. Вот же она — свобода. Разве не она была целью полувековой борьбы? И разве эта цель не была достигнута? Читать дальше

Переплавка по живому

В предисловии к книге Н.А.Фроловой «Античные золотые монеты в собрании Государственного исторического музея» (2010) есть краткая история возникновения нумизматической коллекции ГИМ, в том числе выдержки из дневников А.В.Орешникова (хранителя фондов Исторического музея) за период конца 1910-х – начала 1930-х годов. Такой-то передал в музей коллекцию, Бертье-Делагард предложил свою библиотеку по античной нумизматике, от графа Строганова 9 ящиков с коллекцией монет, от графа Уварова – 84 ящика древностей.

Губернатор Калуги Булычев «упросил принять на хранение» коллекцию. Булычев был расстрелян в 1919 году, Орешников разбирал его коллекцию до 1923 года. Приходит известие, что Бертье-Делагард расстрелян в Ялте в 1920 году, позже поправка: просто умер (78 лет, маловероятно, чтобы расстреляли, но тогда никого бы это не удивило). Комиссар Покровский не разрешил музею принять подаренную Бертье-Делагардом библиотеку (интересно, чем она комиссару не угодила). В 1922 году Орешников берется за разборку конфискованной коллекции С.И.Чижова, почетного члена Московского нумизматического общества, который умер в тюрьме в 1921 году. В 1926 году Орешников разбирает остатки коллекции петербургского коллекционера Б.М.Якунчикова, ранее расстрелянного – к моменту начала работы с коллекцией большая часть античных золотых монет из неё уже была отправлена на переплавку. В 1927 году Орешников работает с монетами из собрания Ф.И.Прове, который до того многократно дарил музею редчайшие экземпляры. Само собой, к тому моменту Прове тоже расстрелян.

20 июня 1928 года в дневнике интересная запись: Орешников отмечает некоторые предметы, которые взяты из музея для продажи за рубеж. Античные монеты продаются через немецкую фирму Краузе. Упоминается, что из Эрмитажа из 43 имевшихся там картин Рембрандта изъяты для продажи 15. Отдельным приложением в книге – факсимиле распоряжение наркома просвещения РСФСР А.С.Бубнова от 15-16 июня 1933 года («Секретно»), которым «директору Гос.исторического музея» предписано «выдать в распоряжение В/О «Антиквариат» монеты по прилагаемому списку». Список, как говорится, внушает.

Какова бы ни была ценность проданных за рубеж музейных фондов, этих денег явно не хватило бы на борьбу с голодом, даже если бы эта цель имелась в виду. Цены на монеты, пусть даже самые редкие, были не так уж высоки. А когда в 1928 году продавали Рембрандта, голод еще даже не грозил – 1928 год был вообще самым экономически успешным годом для сельского хозяйства РСФСР, это потом началась коллективизация и сборы урожая стали снижаться.

Но, конечно, сброс за рубеж музейных фондов поражает не так, как мистически-систематическое уничтожение стариков-нумизматов. Ясно, что в дневники Орешникова попадало в основном то, что относилось к его кругу общения, но по этом кругу, достаточно узкому и специфическому, репрессии прошлись знатно. Вероятно, опасные для дела революции они были, эти нумизматы. Ну ладно, калужский губернатор Булычев – но остальные?!

Вот это и была настоящая революционная переплавка. Сейчас трудно представить, насколько слово «расстрел» было тогда обыденным. Сколько ни читай исторические исследования, а ощущение жути накатывает не от них, а от таких вот дневников, которые и велись-то по совершенно другому поводу, а мартирологами стали просто в результате обыденности происходящего, потому, что вот такова она была – переплавка…

(Очерк написан в 2010 году)