Летом 1984 года я закончил школу и готовился поступать в Севастопольский приборостроительный институт. Мама тогда в очередной раз увлеклась неортодоксальной, мягко говоря, медициной. А я незадолго до того более-менее успешно (до состояния сезонного гастрита) залечил язву, заработанную за десятилетие советского школьного питания. И эти звёзды сошлись: мамой овладела идея отвезти меня в Москву и проконсультироваться по поводу моей язвы в тамошней гомеопатической клинике.
Поехали. Пришли в клинику. Не знаю уж, как в годы социалистической медицины все оформлялось, но клиника была, вроде бы, государственная, хотя и при платном приеме: я помню, что мама, выстояв начальную очередь в регистратуре, вполне официально заплатила за талон со временем и номером кабинета. Дождавшись приема, мы получили консультацию гомеопата (который меня даже не осматривал) и выписанные им рецепты в гомеопатическую аптеку.
После чего мама, не особо скрываясь, дала врачу сто рублей, а он их принял так, как будто это само собой разумелось.
Дело было даже не в том, что по тогдашним временам сто рублей были фантастическими деньгами (работая библиотекарем в школе, мама получала в месяц меньше). Дело было в том, что она многие годы учила меня, как важно быть честным, порядочным и принципиальным. И до того момента у меня ни разу не было очевидного повода подозревать, что она говорит это неискренне. Я ей верил. И тут вдруг оказалось, что сама она вовсе не считает эти принципы для себя обязательными.
Это был удар. Тяжелый. Я тогда рухнул в какую-то трясину, вязкую бездну, в которой мне слышались лишь отзвуки обиды несчастного Артура из «Овода»: «Я верил в вас, как в бога, а вы мне лгали всю жизнь». Я не мог заставить себя заговорить с мамой несколько дней. Она же искренне не понимала, что случилось. Потом она пыталась объяснить, что это все ради меня, моего здоровья, что родительская любовь иногда вынуждает людей поступать вопреки их убеждениям.
Я мог бы, наверное, все это понять и принять на рациональном уровне, но эмоционально я был этой историей просто убит. Советский теленок, по уши напичканный педагогическим ханжеством, лицемерием «кодекса строителя коммунизма» и безоговорочно принимавший их за чистую монету, совершенно не был готов к столкновению с реальностью, которая за этим ханжеством стояла. И когда столкновение произошло (а оно не могло не произойти), я получил прямо в лоб свой честно заработанный психологический комплекс. Тяжелейший. Который, вероятно, так и не долечил, раз уж рассказываю вам эту историю.
Маме пришлось еще хуже. Я тогда только учился залечивать синяки, полученные от столкновений с реальностью, она же, взрослый советский человек, привыкла, что она точно знает, как все устроено и как нужно наставлять окружающих на путь истинный. И она до конца жизни не понимала, как так могло получиться, что ее по определению не подлежащая сомнению правота привела к тому, что наши с ней отношения развалились. Ей это было очень больно. Всю оставшуюся жизнь.
Сегодня меня ничто не пугает так же глубоко, как мысль, что я мог бы вот так же рухнуть в глазах близких мне людей. Этот ужас живет во мне давно, и многократно усилился после рождения дочери. Ужас изменить себе и из-за этого потерять тех, кто тебе дорог. А изменить себе оказалось изумительно просто — достаточно было обыденно дать на лапу.
У меня в жизни были случаи, когда я откупался — от ментов, возбуждавшихся в питерском метро на мой украинский паспорт, от погранцов на въезде в Украину, которые двадцать лет назад находили коммерчески многообещающей мою тогдашнюю питерскую прописку, от миграционного контроля в Пулково, которому не нравился просроченный миграционный талон. Всякое бывало. Ни от чего не отрекаюсь. Виновен. Благодаря этому я знаю, что чем омерзительнее устроено государство, тем чаще оно ставит людей перед тошнотворной реальностью чиновничьей и бытовой продажности — и перед их собственной готовностью в эту реальность влиться.
И я не хочу больше чувствовать это омерзение и эту тошноту.
Колонка была написана в 2017 году
в рамках акции #IDontBribe
