«Голоса» впервые прозвучали в Ивано-Франковске, потом во Львове, потом в Днепре. 22 октября они прозвучат в Киеве.
Не знаю, хотел ли постановщик Евгений Степаненко добиться именно такого эффекта, но поначалу действие разрастается именно так, как разрасталась война, которой постановка и посвящена. Сначала невнятный и тревожный хаос, вползающий в миллионы человеческих судеб рефренами совершенно обыденных, но до дрожи неуместных слов. Потом люди, вступившие в хаос, создают в нем ритм и систему, почти без слов. Одни из этого ритма выпадают, другие включаются, пока не становятся практически единым целым — воплощенной войной, пропитанной болью, трудным дыханием, усталостью и нервом. Это почти пантомима. Почти — потому что условности во всем этом очень мало. Мне казалось, что ее совсем нет.
А потом начинают звучать Голоса, которые делают любую условность просто неуместной. На сцене ее не остается, как нет ее там, «на нуле».
На сцене только те, кто был там. Не актеры, ни разу, даже теперь, когда они на сцене. Солдаты. Медики. Добровольцы. Волонтеры. Они не зубрят роли, каждый просто рассказывает зрителям то, что он видел, слышал, чувствовал. Киборг из ДАП. Волонтер-медик. Чудом вырвавшийся из донецкого «подвала» активист. Одесский водолаз, потерявший брата в Доме профсоюзов, и двинувший добровольцем на Восток, прямо под российские «грады». Львовский священник, ушедший в ДУК ПС. Следующий. Следующая. Следующий…
«Голоса» — это не монологи и не исповеди, это живые свидетельства. Это непосредственный опыт, который в обычных обстоятельствах практически невозможно не то что передать, а даже пересказать. Но «Голоса» с легкостью настоящего искусства делают эту невозможность реальностью. Языки меняются, люди меняются, место и время действия чередуются — но реальность остается, и зрительный зал все больше заполняется ими — теми, кто там был.
Некоторые места в зале зарезервированы — на них таблички с именами. Я знаю некоторые из этих имен. Я знаю, почему эти места останутся сегодня — и завтра, и всегда — пустыми. И знаю, что на «Голосах» всегда будет аншлаг, даже если живые в зал не придут. На любой репетиции зал полон, и участники действия на сцене всегда чувствуют взгляды, которые требуют правды жестче, чем самый придирчивый критик.
Это реальность, в которой мы живем — реальность «Голосов». Та самая реальность, в которой живет наш Костян. Костян приехал с нами в киевский санаторий на реабилитацию после ранения, и, говорит, едва сдерживался, когда тамошние вечно отдыхающие от советско-афганской заваливали его репликами вроде «а сколько вам платят за убийства» и «вся эта ваша война — политические дрязги, вот у нас все было по-настоящему…» Как он сдерживался? Как всегда. Привык. На сцене в «Голосах» Костян смотрелся бы как влитой. Без зазора.
Когда после всего этого я вышел из зала, я чувствовал ровно то же самое, что чувствовал при возвращении из поездок на Светлодарскую дугу — как напрягается мембрана, которая отделяет реальность войны от эфемерной «мирной жизни». Потому что никакой «мирной жизни», на самом деле, нет, а есть ежедневный снайперский огонь, минометные перестрелки, охота на сепарские дроны, ночевки в блиндажах, маскировка укреплений, медики, которые за секунды снимаются по тревоге и несутся «на нули» на раздолбанных вэнах с красным крестом, есть трехсотые, умирающие в госпиталях и не попадающие в списки боевых потерь, есть те, кого сейчас вскрывают в Донецке «на подвале» за татуировку с тризубом…
Именно это было на сцене. Именно это и была реальность.
А снаружи был вечерний теплый Киев. Мирный. Не имеющий отношения к реальности. Бормочущий про «политические дрязги».
Октябрь 2019 года. Война. Мы.
Спасибо, ребята. Вы настоящие. Обнимаю каждого.
Это был мой Голос.
