Терроризм по-севастопольски: Охота на адмирала

Графская пристань в Севастополе. Открытка начала XX века

Среди документальных книг, посвященных революционному движению в Российской империи, есть работа, крайне неудобная по способу организации материала — «Календарь русской революции» под редакцией Владимира Бурцева, изданный впервые в 1907 году. Составитель оформил ее именно как календарь, разбив на двенадцать месяцев-глав и расписав, что, где и в какой год происходило революционного в каждый день месяца. То есть, хронология событий выдерживается не для всей книги, а для каждой календарной даты. И до тех пор, пока книга не появилась в электронной форме  через сто лет после книжного издания, пользоваться ею было удобно разве что для того, чтобы узнавать, какие революционные события происходили в данный конкретный день. И, если появлялось революционное вдохновение, праздновать годовщину того или иного свершения.  

Вероятно, желающие праздновать упомянутые в бурцевском «Календаре» события не иссякли и поныне, но работать с этой книгой жутковато. По большей части, «Календарь» выглядит как каталог свершавшихся именем революции или ради ее предотвращения убийств разной степени жестокости, удачных и неудачных покушений, локальных терактов и, значительно реже, массового насилия. 

Город флотского террора

Имперский Черноморский флот и его база Севастополь в этой панораме террора представлены вполне достойно. Особенно хорош календарь за 1906 год (далее все даты, ради соответствия текстам источников, указаны по старому стилю).

  • 27 января 1906 года. «Покушение на жизнь адмирала Чухнина в Севастополе. По приговору боевой организации партии с.-р., Измайлович стреляла в Чухнина на его квартире. По приказу Чухнина, Измайлович была немедленно расстреляна без суда. Чухнин был тяжело ранен, но выздоровел.»
  • 14 мая 1906 года. «В Севастополе брошены бомбы в коменданта крепости Неплюева. Масса жертв. Неплюев остался невредим. Арестован шестнадцатилетний Макаров, бросивший бомбу. Там же арестованы непричастный к этому делу с. р. Бор. Савинков и его товарищи.»
  • 6 июня 1906 года. «Возмущение крепостной артиллерии в Севастополе.»
  • 28 июня 1906 года. «По постановлению Б. О. партии с. — р. убит в Севастополе крестьянином Я. С. Акимовым главный адмирал Черноморского флота Чухнин.»
  • 21 июля 1906 года. «Побег Савинкова из гауптвахты в Севастополе.»
  • 30 июля 1906 года. «В Севастополе в военно-морском суде приговорены четверо к смертной казни и трое на бессрочную каторгу по делу о беспорядках на „Пруте“.»
  • 25 августа 1906 года. «В Севастополе убит жандармский подполковник Рогольт. „
  • 3 сентября 1906 года. «В Севастополе расстреляны матросы Дейнега и Кошуба.»
  • 25 сентября 1906 года. «Покушение на жизнь ген.-м. Думбадзе в Севастополе. Думбадзе легко ранен. Покушавшийся скрылся.»
  • 11 ноября 1906 года. «Многотысячный митинг солдат и матросов в Севастополе. Патрульным был убит командир роты, посланной разогнать митинг, и ранен вице-адмирал Писаревский.»

Сюжетов в этом списке, в сущности, немного, но каждый из них заслуживает отдельного рассказа. 

Вот, например, сюжет об убийстве командующего Черноморским флотом вице-адмирала Григория Павловича Чухнина. 

«Костер из человеческого мяса»

Чухнин был славен подавлением матросского восстания на «Потемкине», «Очакове» и на примкнувших к ним кораблях в ноябре 1905 года. Финал восстания, начавшегося в Одессе, непосредственно связан с Севастополем. Крейсер «Очаков», стоявший в Севастопольской бухте, был подожжен артиллерийским огнем береговых батарей, спасение выживших организовано не было. И, по утверждению непосредственных свидетелей, не по начальственному упущению, а намеренно. 

Вице-адмирал Григорий Чухнин
Вице-адмирал Григорий Чухнин

18 ноября московские «Биржевые ведомости» писали: 

«По слухам 16-го ноября в три часа дня началось кровопролитное сражение между восставшими матросами и сухопутными войсками. „Очаков“ и „Днестр“ потоплены; броненосец „Пантелеймон“ получил три пробоины; полгорода разрушены артиллерийскими снарядами. Брестский и другие полки взяли штурмом сражавшихся моряков; лейтенант Шмидт был при этом ранен и взят в плен».

1 декабря петербургская газета «Наша жизнь» публикует очерк-репортаж «Севастопольские события» Александра Куприна, который жил тогда в Балаклаве, видел происходившее своими глазами и назвал гибель «Очакова» «костром из человеческого мяса, которым адмирал Чухнин увековечил свое имя во всемирной истории». 

«…Когда при въезде, против казарм, поили лошадей, то узнали, что действительно горит „Очаков“. Отправились на Приморский бульвар, расположенный вдоль бухты. Против ожидания, туда пускали свободно, чуть ли не предупредительно. Адмирал Чухнин хотел показать всему городу пример жестокой расправы с бунтовщиками. Это тот самый адмирал Чухнин, который некогда входил в иностранные порты с повешенными матросами, болтавшимися на ноке…» 

Про «болтавшихся на ноке» Куприн, вероятно, слышал от кого-то из недоброжелателей адмирала, которых у командующего флотом было много. Достоверных свидетельств о подобных наглядных демонстрациях у историков нет. Хотя (как будет видно из дальнейшего) идея казней без суда адмиралу не была совсем уж чужда.

Чухнин, прочитав очерк, отдал приказ о выселении Куприна «из пределов Севастопольского градоначальства в течение суток». 

Но слово «палач» уже прозвучало, и даже вполне публично, а за словом в те времена часто следовало и дело. Планы покарать адмирала Чухнина за беспощадное подавление матросского восстания появились у боевой организации эсеров, и не только у нее. 

Жертва второго разбора

Впрочем, для эсеров, как писал в мемуарах «операционный директор» боевой организации Борис Савинков, это была задача «меньшей важности» — для террористической группы, которая выбирала жертв из списка имен имперских министров и великих князей, Чухнин был сравнительно мелкой добычей. Но пепел сожженных на «Очакове» все еще стучал в сердце прогрессивной общественности, так что уничтожение командовавшего этим ужасом адмирала выглядело задачей востребованной — и, что принципиально, вполне решаемой.

Проблема была в том, что руководство боевой организации, включая Азефа (еще не раскрытого тогда как провокатор составителем «Календаря русской революции» Бурцевым), базировалось в то время в Финляндии, в которой императорское охранное отделение свободы рук, в отличие от террористов, не имело. А Севастополь от Гельсингфорса был далеко. Поэтому боевую организацию банально опередили менее организованные, но более шустрые соратники по борьбе.

Екатерина Измайлович
Екатерина Измайлович

Как сообщала в 5 номере 1906 года столичная еженедельная юридическая газета «Право», «27-го января, в гор. Севастополе, к вице-адмиралу Чухнину явилась молодая женщина, назвавшаяся дочерью адмирала Чалеева. Будучи принята и воспользовавшись тем, что присутствовавший адъютант отошел в сторону, просительница вынула из кармана пистолет „Браунинга“ и произвела в вице-адмирала Чухнина четыре выстрела, причинившие ему тяжелые поранения. Стрелявшая женщина была убита часовым». 

Стреляла в Чухнина эсерка Екатерина Измайлович, к слову, дочь генерал-лейтенанта русской армии.

Известен (хотя и в чужом пристрастном изложении) рассказ свидетеля того покушения, ординарца армирала: 

«Говорит, хочу видеть адмирала. Доложили. Принял без задержки. Только эдак через минуту-две — вдруг: бах, бах, бах! Как мы всегда неотлучно были при адмирале, вот первый я и вбежал. Стоит эта самая барышня одна, плюгавенькая, дохленькая и вся белая-белая как снег, стоит спокойно, не шевельнется, а револьвер на полу около ее ног валяется. — „Это я стреляла в Чухнина, — говорит твердо: за расстрел «Очакова». Смотрим, адмирала тут нет, только из другой комнаты выбежала жена его, кричит, как бы в безумии: «Берите ее мерзавку… скорей берите». Я, конечно, позвал своего постоянного подручного. И что бы вы думали? Смотрим, а наш адмирал-то вылезает из-под дивана. Тут он уже вместе с женой закричал: «Берите скорей, берите ее!». Ну, вот мы ее сволокли во двор и там покончили быстро…“ 

Савинков об этом эпизоде пишет в воспоминаниях так: 

„Зензинов отправился в Севастополь с поручением выяснить возможность убийства адм. Чухнина. Он приехал, когда в Севастополе находился Владимир Вноровский, тогда еще не член боевой организации, и Екатерина Измаилович, поставившие себе ту же цель. Зензинов вернулся в Финляндию и сообщил, что Чухнин будет, вероятно, убит этими товарищами. Действительно, 22 января 1906 г. Екатерина Измайлович, явившись во дворец адм. Чухнина в качестве просительницы, произвела в адмирала несколько выстрелов из револьвера и тяжело его ранила. Она была тут же на дворе, без всякого суда и следствия, расстреляна матросами. Вноровский скрылся.“

Вторая попытка

Из четырех выстрелов, сделанных Измайлович, в цель попали два: Чухнин был ранен в живот и в плечо. В следующие месяцы он серьезно лечился, не забывая, впрочем, и о своих обязанностях командующего флотом. В том числе и об обязанностях, касавшихся покарания бунтовщиков.  

„Русское слово“ от 6 марта 1906 года: 

„Весь день 2-го марта ожидалась резолюция адмирала Чухнина по кассационной жалобе защитника Балавинского по делу Шмидта. Резолюция последовала 3-го вечером. Кассационные доводы оставлены без уважения. Приговор суда утвержден. Для Шмидта повешение заменено расстрелянием“.  

Замену повешения на расстрел можно счесть данью уважения к Шмидту как к офицеру в отставке, но для эсеров это не имело никакого значения. Савинков вспоминает разговор с Азефом, который состоялся у него в апреле 1906 года в Гельсингфорсе. Азеф говорит, что „нужно убить Чухнина, особенно нужно теперь, после неудачи Измаилович“. Савинков соглашается. „Я был убежден, что небольшая группа близких друг другу людей сумеет подготовить покушение на Чухнина, каковы бы ни были затруднения на месте“.

Савинков выехал в Крым в начале мая, но в Севастополе с ним, против всяческих ожиданий, началась совсем другая история, мало связанная с адмиралом: неудачное, но кровопролитное (бомба взорвалась в праздничной толпе, 6 человек погибли, 39 были ранены) покушение местных эсеров на коменданта севастопольской крепости генерал-лейтенанта Неплюева 14 мая возле Владимирского собора привело к аресту Савинкова и его группы. 

Но история этого теракта и того, чем он обернулся для ничего не знавшей (по уверениям Савинкова) о его подготовке боевой организации эсеров, достойна отдельного очерка, мы же вернемся к печальной судьбе адмирала Чухнина.

Цветник командующего флотом

После выстрелов Измайлович охрана командующего флотом была усилена, а сам он, оправившись от ранений, стал гораздо осмотрительнее в появлениях на публике и приеме посетителей. Но стремление „покарать палача «Очакова» было настолько массовым, что все меры предосторожности оказались напрасны. 

Эпизод его гибели кратко, но с присущим советской литературе террористическим пафосом описан в «Крушении республики Итль» Бориса Лавренева. 

«Адмирал Чухнин оставил по себе черную славу. Чугунной ступней придавил флот — ни пикнуть, ни вздохнуть. Адмирал не знал жалости, и только одна у него была слабость — к цветам. На даче „Голландия“ развел цветники, гроздья роз струились ароматом на клумбах. Нашел адмирал хорошего садовника — матроса Акимова. Жил Акимов в „Голландии“, поливал адмиральские розы, и в прекрасное летнее утро, когда вышел адмирал в сад подышать благовонием, садовник-матрос достал из куста двустволку и всадил в главного командира флота и портов Черного моря два заряда картечи.»

В «Календаре» Бурцева процитировано другое «публицистическое описание» этого теракта, подписанное «Л.О.»: 

«Адмирал убит на собственной даче „Голландия“ из охотничьей двустволки картечью. Чухнин около десяти часов утра приехал на катере с женою и адъютантом Сергеевым на дачу. Его супруга с адъютантом гуляла немного позади мужа, по фруктовому саду. Чухнин, расхаживая с садовником, осматривал деревья и выслушивал говорящего садовника о том, что было им сделано за весну по части благоустройства сада. В это время промелькнула „предсмертная тень“, — недалеко пробежал человек; забежав вперед адмирала, матрос, приложив ружье к дереву, прицелился в него, спустил курок, но выстрела не последовало, тогда матрос вышел из-за дерева и немедленно же из второго ствола выстрелил в Чухнина. Адмирал был ранен картечью, в верхушку правого легкого и щеку. Ночью в 12 час. адмирал умер. Стрелявший скрылся».

Причастность «матроса Акимова» к убийству так и осталась недоказанной, его объявили в розыск, но не нашли. В выпуске от 30 июня газета «Русское слово» упоминала его как подозреваемого в блоке новостей, посвященном убийству адмирала. Газета также приводила слухи о причастности к убийству эсеров.  

«СЕВАСТОПОЛЬ, 29, VI.Адмирал Чухнин ночью скончался в морском госпитале.

ПАРИЖ, 29,VI- 12,VII.По поводу убийства адмирала Чухнина мне удалось узнать, что тотчас после первого неудачного покушения адмирал получил от боевой организации следующее извещение: „Приговор над убийцей Шмидта по независящим обстоятельствам отложен, но будет приведен и исполнен после“.

СЕВАСТОПОЛЬ, 29, VI.(Официальная корреспонденция). Тело адмирала Чухнина перевезено во дворец. В совершении преступления подозревается матрос Акимов, помощник садовника дачи „Голландия“, скрывшийся в момент происшествия.» 

В 1925 году в журнале «Каторга и Ссылка» (№ 5) был опубликован мемуар «Как я убил усмирителя Черноморского флота адмирала Чухнина», подписанный именем Я.С.Акимова. Вопрос, были эти воспоминания написаны настоящим убийцей адмирала и насколько они достоверны, и поныне остается дискуссионным. 

Post Mortem

Вице-адмирала Григория Павловича Чухнина похоронили во Владимирском соборе в Севастополе 1 июля 1906 года, рядом с легендарными Лазаревым, Нахимовым, Корниловым и другими флотскими титанами. Память об «усмирителе Черноморского флота» официально почиталась в городе вплоть до падения монархии — почиталась пышно, с торжественными панихидами на годовщины похорон, с орудийным салютом. 

Александр Иванович Куприн, по свидетельствам петербургской прессы, с 1908 года «усиленно хлопотал» об отмене приказа Чухнина и о разрешении вернуться в Балаклаву, где у него осталась какая-никакая недвижимость. Но в то время убитый адмирал флота оказался сильнее живого классика. 

В начале 1930-х годов здание Владимирского собора с его «усыпальницей адмиралов» было передана ОСОАВИАХИМу для размещения авиамоторных мастерских. Что в последующие предвоенные и послевоенные годы севастопольцы делали с покойными флотоводцами и «усмирителями», точно неизвестно, но относились к ним определенно без пиетета. В 1991 году в усыпальнице были найдены в мусорных кучах лишь отдельные кости, которые затем были символически перезахоронены в отреставрированном Владимирском соборе. 

Какие из найденных и заново погребенных останков могли принадлежать вице-адмиралу Чухнину, история умалчивает.

Севастопольский Владимирский собор с «усыпальницей адмиралов»
Севастопольский Владимирский собор с «усыпальницей адмиралов»

Крестный ход со смертельным исходом

Георгий Гапон

Георгий Гапон

«Вдохновитель и организатор мирного «крестного хода» петербургских рабочих 9 января 1905 года, участники которого намеревались вручить императору Николаю II петицию о своих нуждах, заслужил странную и искалеченную историческую память. Революционные партии активно с Гапоном сотрудничали, а затем ославили его «провокатором». Власти из-за популярности Гапона среди фабричного пролетариата считали его не вполне благонадежным, но при этом находили возможным пользоваться его влиянием в рабочих кругах. Петербургские заводские почитали его как своего защитника и вождя, а потом (по одной версии из многих) сами же его и убили. Одни современники пишут о любви Гапона к деньгам и роскоши, другие столь же определенно характеризуют священника как бессребреника и аскета. Истина же, как это часто бывает с историями смутных лет, так и остается размытой и неопределенной. Поэтому то, что написано ниже, следует считать лишь одним из частных прочтений тогдашних событий, полную картину которых так и не смогло дать вековое изучение историками всех доступных источников.

Одно можно считать несомненным: Георгий Аполлонович Гапон, петербургский священник родом из Полтавской губернии, остался в истории одним из самых наглядных примеров того, как устремленность ко благу и миру может породить войну и смерть…»

Материал написан в 2016 году, но не вижу причин о нем сегодня (22 января = 9 января по старому стилю) не напомнить.

Ревизор-1917. Как один идиот спас Россию от двух диктатур и открыл двери для третьей

Я написал этот очерк в мае 2012 года. Прошло пять лет, и столетие описанных в нем событий бъет по исторической памяти с печальной неотвратимостью возвратившегося маятника. Но бъет большей частью мимо, потому что бывшие советские люди помнят о тех временах в основном прижившуюся и хорошо укорененную большевистскую ложь. 

Когда я впервые прочитал об этом эпизоде у Ричарда Пайпса, я совершенно растерялся. Взялся проверять. Источники, как и писал историк, противоречили друг другу, но картина вырисовывалась довольно внятная. Спорить можно было о ее деталях, но не о ее сути. По воспоминаниям близких к Керенскому людей, Александр Федорович до самого конца жизни не хотел даже себе признаваться в том, что к разрыву отношений между Временным правительством и командованием армии в августе и, как его следствию, катастрофе в октябре 1917 года привел не заговор «тайных сил», на который Керенский патетически намекал и в мемуарах, и в своем знаменитом радиоинтервью 1964 года, а личная авантюра одного конкретного недоумка, — авантюра, которую Александру Федоровичу сил нет как хотелось использовать в своих интересах.

Ценой этой ошибки оказалась гибель десятков миллионов людей. Что еще хуже, счет жертв продолжается и сегодня, ровно сто лет спустя.


Владимир Николаевич Львов

Владимир Николаевич Львов

…В безумной истории русского 1917 года хватало всяких загогулин, но Владимир Николаевич Львов, бывший обер-прокурор Священного Синода в первые полгода работы Временного правительства, вырастил самый что ни на есть шедевр.

Свидетельства об этом деятеле бытуют самые разноречивые – от таких, что был он искренним радетелем за Россию, до таких, что был он безумцем и подлежал содержанию в лечебнице. При этом не очень понятно, как второе противоречит первому, ну да ладно.

Суть же шедевра была вот в чём…

27 августа 1917 года в газетах за подписью Керенского было опубликовано заявление:

«26 августа генерал Корнилов прислал ко мне члена Государственной Думы В. Н. Львова с требованием передачи Временным правительством всей полноты военной и гражданской власти, с тем, что им по личному усмотрению будет составлено новое правительство для управления страной…»

Ответ Корнилова не замедлил, и начинался он так:

«Телеграмма министра-председателя за № 4163 во всей своей первой части является сплошной ложью: не я послал члена Государственной думы В.Львова к Временному правительству, а он приехал ко мне, как посланец министра-председателя, тому свидетель член Государственной думы Алексей Аладьин…»

Противоречия в показаниях фигурантов выглядят непримиримыми, однако разрешаются довольно простым допущением. По последующим многолетним разбирательствам историков выходит, что Львова никто и ни к кому не посылал – ни Керенский к Корнилову, ни Корнилов к Керенскому. Свою безусловно историческую миссию Львов придумал и осуществил сам.

К скончанию лета 1917 года Владимир Николаевич уже месяц как был в правительстве не у дел – от обер-прокурорства его освободили при переверстке кабинета, а в новый состав не взяли, за что он, по свидетельствам его знакомцев, смертельно на Александра Фёдоровича Керенского обиделся. Министру иностранных дел Терещенко, например, он говорил приватно, что «Керенский ему теперь смертельный враг». Правда, Львов оставался членом Всероссийского Поместного Собора, но после «министерской» должности это, видимо, было для него ничто, заседания Собора он игнорировал.

Но душа за судьбы Родины у него, скажем так, страдала. И, как и многие неравнодушные граждане, он прекрасно видел, как всё более нарастают противоречия между министром-председателем, видевшим себя прежде всего блюстителем Революции, и Верховным главнокомандующим, который и во снах, и наяву искал спасти Россию от окончательной гибели. Друг без друга они, однако, никак не могли. Генералу Лавру Георгиевичу Корнилову для удержания армии хотя бы в минимально осмысленном состоянии нужна была опора на Временное правительство, пусть даже сдавленное Петроградским Советом за все места. Керенский же без Корнилова не имел ни малейшей возможности располагать лояльными войсками, которые нужны были и для отбивания прибалтийского наступления Германии, и для сохранения хотя бы какого-то внутреннего порядка в Петрограде. Идут длительные переговоры: Корнилов требует, чтобы Керенский вывел армию из-под влияния Совета (фактически отозвал «приказ №1″, который уничтожил армейскую субординацию и дал право солдатским комитетам дезавуировать приказы командования) и допустил расстреливать дезертиров, а Керенский обещает это всё решить, но не хочет (и боится) ссориться с Советом и потому всячески тянет. Трения нарастют.

Март 1917 года. Керенский и Корнилов в Царском селе в день ареста императрицы Александры Фёдоровны

Март 1917 года. Керенский и Корнилов в Царском селе в день ареста императрицы Александры Фёдоровны

И тут (22 августа) в кабинете Керенского появляется Львов. Содержание их разговора известно лишь в общих чертах (оно было пересказано обоими участниками, но очень уж по-разному), хотя суть его несомненна: Львов изображает из себя представителя неких неназываемых, но влиятельных сил, «которых нельзя игнорировать», и предлагает введение представителей этих сил в состав правительства. Керенский впоследствии утверждает, что предложение его не заинтересовало. Львов, напротив, описывает весьма энргичное согласие министра-председателя со сделанным ему столь неконкретным предложением и считает, что Керенский даже намекнул на возможность своего ухода с вершин на вторые роли. Так или иначе, никаких итоговых бумаг стороны не пишут и никакой земной конкретики не касаются.

Львов, однако, считает, что получил чуть ли не карт-бланш на переговоры от имени Керенского с Верховным главнокомандующим, и решительно едет к тому в Могилёв. То, что за день до него туда отправился со вполне официальной правительственной миссией Савинков, обсуждавший с Корниловым дальнейшие возможные совместные шаги правительства и командования, ему невдомёк.

Дальше всё как в плохом фильме: только Савинков, закончив переговоры, садится на поезд и уезжает в Петроград, как на перрон в Могилёве (24 августа) высаживается Львов и направляется на свидание с Корниловым. Он принят в Ставке, причём Корнилов, только что переговоривший с Савинковым, видимо, воспринимает Львова само собой разумеющимся уполномоченным и даже не спрашивает у него никаких верительных грамот. Львов сообщает ему, что министр-председатель сознаёт тяжесть момента и, в частности, готов поделиться властью ради наведения порядка и блага державы. В беседе Корнилова с Савинковым похожая тема, вроде бы, мельком затрагивалась, но тут она звучит уже в полный голос – с одной стороны, неожиданно, с другой, в общем, как будто уже обсуждали что-то такое. К тому же, Львов не какой-то там авантюрист, а недавний член правительства, с чего бы ему воду мутить? Корнилов вполне соглашается со сказанным, теперь ему лишь остается в личном разговоре с Керенским утрясти детали.

Львов, вдохновлённый столь положительным результатом своей миссии, в ожидании обратного поезда тусуется в Ставке, бурлящей слухами и намерениями спасти Россию, и набирает впечатлений существенно выше крыши. Ядовитый Деникин в мемуарах пишет о тамошней атмосфере так:

«…Оглушенный всей этой хлестаковщиной корниловского «политического окружения», всеми «тысячью курьеров», он совершенно потерял масштаб в оценке веса, значения и роли своих собеседников. Добрынский, могущий «по первому сигналу выставить до 40 тысяч горцев и направить их куда пожелает»… Аладьин, якобы посылающий корниловскую телеграмму Донскому атаману Каледину с приказом начать движение на Москву и от имени Верховного и офицерского союза требующий, чтобы ни один министерский пост не замещался без ведома Ставки… Завойко, назначающий министров и «собирающийся созвать Земский собор»… Профессор Яковлев, разрешающий каким-то неслыханным способом аграрную проблему…»

Сам собой уполномоченный Львов возвращается в Петроград в полной уверенности, что Ставка готова ко взятию власти, и идёт к Керенскому – на этот раз представляясь ему посланцем от Корнилова. Львов излагает Керенскому предложения Верховного, которые не сильно отличаются от уже известных и почти согласованных, но излагает их практически в форме ультиматума. «Немедленная передача правительством военной и гражданской власти в руки Верховного главнокомандующего… Немедленная отставка всех членов Временного правительства… Объявление Петрограда на военном положении». И, для пущего эффекта, добавляет, что Ставка настроена на устранение Керенского (звучат слова «смертный приговор»), но Корнилов хороший человек и расположен его спасти.

Несомненно, и Львов, и Керенский прежде читали «Ревизора», как люди культурные, они и в театрах его видели наверняка. Однако ни у того, ни у другого ничто в тот момент не ёкнуло узнаванием. Русь, птица-тройка, мчалась бог весть куда, а один искренний Хлестаков совершенно искренне вращал мозги другому, почти такому же.

Керенский, однако, не на шутку напуган – если верить Львову, Корнилов готовит полный государственный переворот. Но Керенский всё-таки знает Львова немного лучше, чем Верховный, а потому решает его проверить. Он требует от Львова записать требования Корнилова (Львов записывает). Затем он назначает на утро прямой провод со Ставкой, на котором, понятно, должен быть и Львов.

Прямой провод состоялся, хотя Львов на него почему-то не успел. Это не помешало Керенскому сообщить Корнилову, что Владимир Николаевич тут, и даже телеграфировать в Ставку несколько реплик от его имени. При этом Керенский как нарочно избегал задавать Верховному прямые вопросы – сыграла не то адвокатская привычка, не то преувеличенная осторожность. В результате каждый из собеседников говорил о своём и каждый понимал сказанное не так, как другой.

Печальный сей цирк (26 августа) зафиксирован документально.

Петроград: «Просим подтвердить, что Керенский, может действовать, согласно сведениям, переданным Владимиром Николаевичем.»

Ставка: «Вновь подтверждая тот очерк положения, в котором мне представляется страна и армия, очерк сделанный мною В. Н-чу, с просьбой доложить вам, я вновь заявляю, что события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок.»

Петроград: «Я, Владимир Николаевич, вас спрашиваю: то определенное решение нужно исполнить, о котором вы просили известить меня Александра Федоровича только совершенно лично; без этого подтверждения лично от вас А. Ф. колеблется мне вполне доверить.»

Ставка: «Да, подтверждаю, что я просил вас передать А. Ф-чу мою настойчивую просьбу приехать в Могилев.»

Петроград: «Я, А. Ф., понимаю ваш ответ, как подтверждение слов, переданных мне В. Н. Сегодня этого сделать и выехать нельзя. Надеюсь выехать завтра. Нужен ли Савинков?»

Ставка: «Настоятельно прошу, чтобы Б. В. приехал вместе с вами… Очень прошу не откладывать вашего выезда позже завтрашнего дня. Прошу верить, что только сознание ответственности момента заставляет меня так настойчиво просить вас.»

Петроград: «Приезжать ли только в случае выступления, о котором идут слухи, или во всяком случае?»

Ставка: «Во всяком случае.»

Корнилов в этом диалоге соглашается с ранее переданным Савинковым приказом Временного правительства прислать в Петроград войска для поддержания порядка и просит министра-председателя приехать для обсуждения предложений о разделении власти, с которыми приезжал Львов. С его точки зрения, это обычное уточнение позиций.
Но для Керенского, который через Львова получил ультиматум, разговор выглядит совсем иначе: его, несомненно, принуждают к капитуляции. На эту наглость министр-председатель ответил, в первую голову, арестом Львова, который в конце концов явился, пропустив самое интересное (включая его собственные реплики на прямом проводе с Корниловым). Первые сутки Львов сидел под охраной в кабинете, соседним с кабинетом Керенского, и до утра был пытаем оперными ариями в исполнении Александра Федоровича (тот был изрядный меломан).

Той ночью Керенский потребовал и получил у правительства фактически диктаторские полномочия под предлогом борьбы с «контрреволюцией». 27 августа произошел обмен публичными обвинениями насчет взаимного подсылания друг другу В.Н.Львова, с которых началась эта заметка, и «Корниловский мятеж» имел честь быть начатым.

Савинков утверждал, что почти сразу осознал случившуюся нескладуху, связался с Корниловым уже без всяких обиняков, пришёл в ужас и попытался остановить катастрофу – тщетно. Во-первых, Керенский был воодушевлён своим величием и оттого почти невменяем, а во-вторых, непосредственное окружение диктатора не склонно было упускать только что открывшиеся широкие перспективы.

Наступал сентябрь, октябрь надвигался.

И кто знает, каким бы он был, если бы в историю русской революции не вмешался Владимир Николаевич Львов. Во многом благодаря ему связка между высшим офицерством и Временным правительством была разорвана, что для Керенского означало бодание с Петроградским Советом уже без всяких союзников. С известными последствиями.
А и вдуматься – что стоило Лавру Георгиевичу сперва документ с полномочиями у Владимира Николаевича спросить? Военный же человек, должен ведь понимать, кажется. А? И история могла бы совсем иначе пойти…

P.S. Описание всевозможных версий этих событитий в мемуарах участников и трудах историков читатель найдёт сам. Предположения о тайных мотивах действующих лиц, субъективные оценки их поступков и неуместно ироничное отношение ко всему вышеперечисленному автор очерка оставляет на своём счету.

Паралитики власти, эпилептики революции и проблемы коммуникации

Петроград, 1917 год

Петроград, 1917 год…Сегодняшняя политическая ситуация в Украине удивительно похожа на ту, что была сто лет назад в царской России. Затяжная война. Депрессивная экономика. Чрезмерно авторитарная и почти совершенно безынициативная власть, суммарная компетентность и способности к администрированию которой вызывает когда недоуменные вопросы, а когда и горький смех. Общественный подъем и волонтерское движение, которые компенсируют отдельные административные провалы государства и тем самым спасают ситуацию. Назревшие и перезревшие требования реформ, которые призваны повернуть страну от тяжелой архаики к хотя бы начальному европейскому модерну. Парламентская либеральная оппозиция, принципы и стремления которой могут быть сколь угодно симпатичны и прогрессивны, но при этом ровно ничего не стоят без реальной способности конструктивно повлиять на ситуацию в стране. Даже европейские дипломаты есть, которые раз за разом прямым текстом напоминают всем участникам политического процесса про возможности, которые так легко упустить — и тем самым открыть дорогу очередной волне какого-нибудь необольшевизма.

И центре всего этого — тотальная, очевидная, до отвращения типичная неспособность — и нежелание — всех сторон наладить нормальную коммуникацию и друг с другом, и с гражданами… [ Дальше ]